02.06.08
Россия теряет огромные деньги из-за неспособности использовать свой мощнейший аграрный потенциал. Выход – в обеспечении доступа эффективных сельхозпроизводителей к земле и капиталу, а также в последовательной защите собственного рынка от субсидируемой зарубежной продукции.
Зеленая тоска, нищета, пьянство и разруха. Столь негативные ассоциации у большинства россиян уже многие десятилетия вызывает сельская местность. «Зачем вообще эта примитивная отрасль нашей северной стране с ее огромным инновационным потенциалом?» — сей убийственный приговор сельскому хозяйству еще несколько лет назад выносили едва ли не все российские либералы и чиновники. Однако даже беглый взгляд аналитика все круто меняет: несмотря на постоянные проблемы, в нашем сельском хозяйстве кроются колоссальные возможности, а пренебрежительное отношение к этой отрасли оборачивается чудовищными потерями. Резкий рост цен на продовольствие, которое теперь превращается в такой же дефицитный товар, как нефть и газ, заставляет совсем иначе взглянуть на заброшенные российские земли.
В чем причины традиционного отставания нашего сельского хозяйства и как можно подстегнуть его развитие? Может ли агробизнес стать сферой нашей международной специализации? На что именно мы должны делать ставку? Пора всерьез заняться проблемами, которые обходятся нам в десятки миллиардов долларов ежегодно.
Цена пренебрежения
Взгляд на аграрную статистику — как выстрел в голову. С начала нынешнего десятилетия стоимость ввезенного продовольствия ежегодно увеличивалась приблизительно на 30% в год и к прошлому году достигла почти 30 млрд долларов.
Некогда ведущая аграрная держава теперь покупает продуктов не меньше, чем производит сама. Мы буквально проедаем свои невозобновляемые ресурсы — аграрный импорт практически равен стоимости российского газа, экспортируемого в Западную Европу. Наполовину импортное мясо, на 70% оккупированный иностранцами продовольственный рынок Москвы, постоянное сокращение поголовья скота и посевных площадей — до сих пор складывается впечатление, что Россия себя прокормить не в состоянии. И это становится серьезной проблемой.
И это не временная флуктуация рыночных спекулянтов. Возможности расширения посевных площадей в большинстве регионов мира исчерпаны, население увеличивается на 80 млн ртов ежегодно, богатеющему Китаю и Азии требуется все больше мяса и зерна, быстро растет расход культур на производство биотоплива. В таких условиях аграрный потенциал выглядит уже не инструментом самообеспечения, а серьезным конкурентным преимуществом, дающим возможность хорошо заработать на участии в международном разделении труда.
Что в таких условиях светит России? Многие считают, что у нашей северной страны не так уж много возможностей для участия в агропроизводстве. Но не стоит обманываться извечными упоминаниями о холоде — большинство товарной продукции сельского хозяйства приходится вовсе не на пустыни и даже не на теплые и влажные тропики. Аграрные возможности и потенциал нашей страны не просто хороши, а уникальны в мировом масштабе. Известно, что Россия является одним из мировых лидеров по площади пашни — основного средства производства в сельском хозяйстве.
Реже говорят о том, что у нас сосредоточено почти 40% мировых площадей черноземов — почв, обладающих наиболее высоким естественным плодородием. И совсем без внимания остается тот факт, что именно в условиях, подобных нашим, производится львиная доля продовольствия, поступающего на международный рынок. Именно страны, обладающие большими массивами плодородных земель и сравнительно невысокой плотностью населения (США, Аргентина, Новая Зеландия, лишенные приятного климата Австралия и Канада), в состоянии производить наиболее дешевую, а значит, и конкурентоспособную продукцию. Именно они, наряду с Бразилией, и являются крупнейшими нетто-экспортерами продовольствия. А вот масштаб этого преимущества: Россия, где живет всего 140 млн жителей, имеет такое же количество пахотных резервов, которое обеспечивает пропитание более чем миллиарду жителей Китая или Индии, а США дает возможность не только досыта накормить вдвое большее население, но и экспортировать продукции на 100 млрд долларов.
На таком фоне «успехи», достигнутые нашим аграрным сектором за годы реформ, удручают и сбивают с толку. Производственные показатели товарного агропроизводства за прошлое десятилетие сократились почти втрое; треть пашни заброшена, а поголовье скота уменьшилось на 60%. Большая часть тех производств, что еще не умерли, работает с позорной эффективностью. Средние по стране значения ключевых для аграрного бизнеса показателей производительности в 1,5–3,5 раза ниже, чем у развитых стран.
Обладая 10% мировой пашни и 2,5% населения, Россия обеспечивает всего 1,5% глобального производства сельхозпродукции и является одним из крупнейших ее импортеров.
Попытка сосчитать упущенную выгоду, оценив потенциальную производительность дарованных нам ресурсов, заставляет прослезиться во второй раз. «Примитивная» отрасль и примитивные о ней представления ежегодно обходятся России примерно в 100 млрд долларов. Это вполне сопоставимо с тем, что Россия получает от добычи нефти и газа (80 и 300 млрд долларов в прошлом году соответственно). И вместе с ценами наши потери будут только расти.
Всегда как всегда
Скептическое и пренебрежительное отношение к агробизнесу в нашем обществе во многом связано с историей. Российское сельское хозяйство всегда было отсталым и низкопроизводительным — в сравнении как с развитыми странами, так и с другими отраслями. Почему же у нас никак не получалось в полной мере воспользоваться своими конкурентными преимуществами?
В дореволюционный период отставание носило в основном технологический характер. Вместо прогрессивного севооборота у нас использовалась трехпольная система земледелия, минеральные удобрения, тракторы и научные методы ведения хозяйства оставались диковинкой. Рынка земли не существовало. Более того, вопреки расхожим представлениям у нее не было настоящего хозяина: крошечные наделы регулярно перераспределялись между общинниками, которые не были заинтересованы в бережливом отношении и в улучшении «временного» имущества. Россия была крупным экспортером пшеницы, но только благодаря голодающему населению (50 млн крестьян собирали зерна чуть меньше, чем нынешние 7 млн при урожайности вдвое ниже нынешней).
В советские времена ситуация с фондовооруженностью и технологиями резко изменилась. Через несколько десятилетий после ограбления крестьян в 20–30−х аграрный сектор был переведен на промышленную основу. На закате советской эпохи сельское хозяйство превратилось в главного получателя госсредств наряду с военпромом — сюда шла пятая часть всех дотаций и инвестиций. В 80−е годы по уровню фондовооруженности, электрификации и химизации сельского хозяйства СССР не уступал, а в некоторых случаях и превосходил развитые страны. Но эффективность вложений была удручающе низкой: по производительности труда Советский Союз на порядок уступал странам Запада, а по урожайности пребывал на уровне Африки.
Себестоимость производства основных продуктов питания (по курсу, рассчитанному на основе паритетов покупательной способности) была в 1,5–3 раза выше, чем в развитых странах. По оценкам кандидата экономических наук Татьяны Заславской, только на компенсацию разницы в закупочных и розничных ценах на продовольствие СССР тратил 40 млрд рублей, что составляло 10% всех бюджетных средств и было сопоставимо с расходами на ВПК. Пятая часть хозяйств даже с учетом колоссальных дотаций и даже в лучшие годы умудрялась получать убыток. В общем, обладающая конкурентными преимуществами аграрная отрасль СССР была на момент начала реформ абсолютно неконкурентоспособной.
Понять, почему колхозно-совхозная система оказалось настолько неэффективной, крайне важно. Ведь большинство крупных хозяйств сохраняют прежние формы и механизмы работы, а в среде ученых-аграриев нередко звучат голоса о необходимости возврата к старой системе списания долгов и дотаций.
Как кажется нам, проблема ни в коей мере не относится к размеру хозяйств, климату или устаревшим агротехнологиям, а состоит исключительно в организационных пороках советского строя. Отсутствие конкурентной рыночной среды и планово-централизованная система принятия решений, отсутствие права собственности и личной заинтересованности в результатах труда давали негативный эффект для всей экономики, но именно в этой отрасли он был просто убийственным. В отличие от завода или парикмахерской крестьянин не может работать по стандартной отлаженной схеме. Ему постоянно приходится принимать нетривиальные, требующие учета множества факторов решения — например, определиться, когда, где и что сажать с учетом конъюнктуры разных рынков, понять, как реагировать на засуху, какие внести удобрения исходя из знаний в области метеорологии, химии и биологии и т. д. Лишь один неудачный выбор может обернуться серьезными потерями. Но если на заводе можно поставить штампик и легко определить напортачившего, то в агробизнесе это обычно невозможно. Например, чтобы не утруждать себя внесением минудобрений, колхозники могли их попросту сваливать в лесополосы (когда еще будет урожай и можно будет что-то проверить?).
В сельском хозяйстве именно умелый микроменеджмент и профессионализм, личная, до душевной боли, заинтересованность в результатах труда, которой так не хватало в советское время, оказывается критически важным фактором, более значимым, чем трактор или мешок химикатов. Эту особенность и деструктивный эффект планово-уравнительной системы хорошо оттеняли два исключения. В личных подсобных хозяйствах селян, не использующих сельхозмашины и удобрения, урожаи оказывались в два-три раза выше, чем на «ничейных» колхозных полях. Занимая менее 2% сельхозугодий, в 80−х годах они давали 30% всего валового сельхозпроизводства. Кроме того, в числе колхозов-совхозов существовала небольшая группа «показушных» (в хорошем смысле) хозяйств с лучшими менеджерами-управленцами во главе. Они находили способы мотивации своих сотрудников и по показателям производительности фондов, а также экономической эффективности опережали не только отечественных, но и североамериканских коллег. Правда, имена всех этих героев умещались на нескольких стендах ВДНХ.
Брошенная в начале 90−х в конкурентную рыночную среду инертная колхозно-совхозная машина мгновенно продемонстрировала скрываемую государством убыточность. Большинство хозяйств сразу же оказалось в предбанкротном состоянии и фактически прекратило работу.
Шансов выжить у них было немного: российский агробизнес не просто разом лишился прежних преференций, но и был принесен в жертву либеральной политике.
В начале 90−х стоимость таких ликвидных товаров, как нефть и моторные топлива, минудобрения, металлы и изготавливаемые из них машины, у нас быстро достигла мирового уровня. А вот внутренние цены на продовольствие остались низкими, в том числе вследствие политики российских властей. Доходило до того, что губернаторы с целью сбить цены запрещали вывозить сельхозпродукцию за пределы своего региона. За несколько реформенных лет соотношение цен на продовольствие и необходимые для его производства ресурсы изменилось на порядок: если в 80−е за тонну зерна можно было приобрести три тонны дизтоплива, то с конца 90−х — в десять раз меньше.
Главной задачей в годы экономического коллапса стало обеспечение дешевыми продуктами обнищавшего городского населения, и мало кого интересовало, чего это будет стоить аграриям. Именно поэтому отрасль получила второй мощный удар под дых, который почти уничтожил отдельные ее сегменты. Либеральные реформаторы провели беспрецедентное по меркам не только развитых, но и голодных развивающихся стран снижение таможенных барьеров.
Но очень наивно думать, что россияне потерпели поражение в честной конкурентной борьбе. Основную выгоду от открытия российских границ получили фермеры из США и Евросоюза, которые изначально были поставлены в преференциальное положение благодаря огромным субсидиям и дотациям от собственного правительства.
Чтобы российский агробизнес мог полностью реализовать свой потенциал, ему необходимо создать нужную среду и условия на огромных площадях — без них в отрасль с длительными сроками окупаемости и высокими рисками не пойдет ни один инвестор.
Балласт проблем не тронут
Нельзя сказать, что этих инвесторов совсем нет.
Например, сравнительно недавно появились в нашем сельском хозяйстве вертикально интегрированные частные агрохолдинги. Первые из них выросли из крупных перерабатывающих предприятий или компаний. Девальвация стимулировала переориентацию потребителей на дешевую отечественную продукцию, в результате чего многие перерабатывающие предприятия вынуждены были заняться поиском недорогого сырья и инвестировать средства в собственное сельхозпроизводство. Большое количество подмосковных хозяйств приобрел производитель соков и молокопродуктов «Вимм-Билль-Данн», одним из первых инвесторов в животноводстве стал Черкизовский мясокомбинат. Улучшение экономической ситуации, завершение передела в большинстве отраслей и падение маржи привело к тому, что агробизнесом заинтересовались совсем посторонние для отрасли «денежные мешки», увидевшие копеечные активы и возможность хорошо заработать. Сделавшие деньги в металлургии Федор Клюка и Борис Иванишвили основали АПК «Стойленская нива» в Белгородской области, супруга московского мэра Елена Батурина со своим братом Виктором Батуриным там же создала «Интеко-Агро», 100 млн на создание холдинга «Агрос» потратил «Интеррос» Владимира Потанина. Ну а в самые последние годы к отечественным бизнесменам присоединились уверовавшие в стабилизацию нашей экономики зарубежные аграрные магнаты и транснациональные компании, которые облюбовали наиболее рентабельные экспорториентированные производства. Зерном занялся ведущий мировой трейдер Glencore, один из крупнейших производителей сельхозсырья Bunge стал крупнейшим игроком на рынке масличных.
Частные российские агрохолдинги отличаются очень сложной структурой, не только горизонтальной, но и почти всегда глубокой вертикальной интеграцией (нередко число производственных звеньев доходит до четырех-пяти — например, от выращивания зерна до дистрибуции хлеба), диверсифицированностью. Некоторые компании объединяют по три-четыре совершенно разных направления — от выращивания сахарной свеклы до торговли мясом — и больше напоминают корейские чеболи, нежели характерные для Запада специализированные агрофирмы.
Но, несмотря на эти недостатки, громоздкость, дилетантство и завышенные ожидания некоторых акционеров, всего за несколько лет крупный частный бизнес в лице агрохолдингов сумел превратиться в наиболее мощного и динамичного игрока аграрной отрасли. Сейчас число крупных агрохолдингов исчисляется десятками, а мелких и средних — сотнями, в сумме же на них приходится 15–20% всего производимого продовольствия. Но вовсе не они определяют аграрный ландшафт.
Основным в сельском хозяйстве страны с развитой промышленностью и космическими технологиями сегодня является характерный для феодального строя натуральный уклад. Оттесненное в советские времена на вторые роли население в кризисные 90−е в полтора раза нарастило масштабы своей аграрной деятельности, и сейчас в личных подсобных хозяйствах простых граждан производится более половины всей продукции отрасли.
Развитие неестественного по рыночным меркам уклада случилось не от хорошей жизни: не только сельских, но и многих городских жителей выживать за счет своего «подножного корма» заставил коллапс государственной экономики. Несмотря на высокую производительность (достигаемую не техникой, а трудоинтенсивностью), крестьянские подворья не могут обеспечить высокий уровень достатка и проигрывают всем: они очень скромны там, где успешен крупный агробизнес, или там, где население имеет возможность добывать «хлеб» другим ремеслом. По большому счету, натуральные и малотоварные личные хозяйства существуют лишь благодаря бедности и проблеме занятости сельского населения, с улучшением экономической ситуации они станут быстро терять свои позиции. Процесс начинается: своего максимума (56,5%) доля личных хозяйств достигла в 2002 году, и теперь их роль потихоньку сокращается.
Раньше и зачастую теперь будущее аграрной отрасли связывают с фермерами, первая поросль которых появилась с середины 90−х, когда крестьянам дали возможность брать землю в аренду и собственность. Их состав крайне разношерстен. Еще встречаются уходящие со сцены городские романтики с их мизерными объемами производства (несколько гектаров земли). Численно преобладают «середнячки», вышедшие из наиболее опытных и инициативных экс-колхозников (хозяйства в десятки гектаров); качественно лидируют крупные (сотни, а порой и тысячи гектаров) фермерские хозяйства бывших агроуправленцев, вовремя прихвативших колхозное имущество в личное пользование. Доля фермеров в агропроизводстве и посевных площадях невелика (около 6%), но постепенно увеличивается. Причем рост идет не за счет притока новых игроков (общее число фермеров медленно сокращается с середины 90−х), а за счет укрупнения успешных хозяйств.
«Бесперспективные» — пожалуй, самый точный термин, объединяющий третью группу хозяйств, уверенно идущих ко дну или уже там пребывающих. Брошенные в тяжелые годы реформ на произвол бездарных руководителей и пассионарного населения, большинство колхозов и совхозов к настоящему времени полностью растратило свой кадровый и технический потенциал. Разбежавшиеся по отходническим работам колхозники и доживающие свой век пенсионеры, остовы разрушенных ферм — в такой крайней степени разложения сейчас находится приблизительно треть бывших советских агропредприятий. Их легко обнаружить по ключевым показателям: там, где урожайность зерновых держится ниже десяти центнеров на гектар, а от коров получают меньше двух тысяч литров молока в год, уже вряд ли можно говорить о какой-либо экономической целесообразности. Часть бесперспективных уже обанкрочена. Другая работает чисто символически: сотня коров и такое же число обрабатываемых гектаров, остатки техники и конечная продукция преимущественно используются на нужды личных хозяйств псевдоколхозников. В некоторых хозяйствах жизнь хоть и теплится, но полностью изношенные основные фонды, отсутствие эффективных менеджеров и традиционное для этой группы ярмо в виде огромной многолетней задолженности не дают возможности исключить их из числа бесперспективных. Резкое увеличение закупочных цен, дотации или не единожды случавшееся за годы реформ списание долгов — для бесперспективных все это как мертвому припарка; возможность самовозникновения эффективного производства в таких условиях равна нулю.
Впрочем, остатки советской колхозно-совхозной системы содержат и редкую россыпь «бриллиантов». В основном это бывшие «показательные» колхозы и совхозы, большинство которых в рыночных условиях, превратившись в контролируемые местными управленцами независимые агрофирмочки, смогли не только сохранить, но и приумножить свой потенциал. Хотя их число невелико (большая часть довольно точно очерчена популярным рейтингом крупнейших предприятий отрасли «Агро-300»), они обеспечивают около 10% всего агропроизводства. Эти предприятия резко выделяются на общем сером фоне количественными и качественными показателями, благодаря высоким стандартам производства они самые желанные партнеры для переработчиков. Успехи некоторых из таких «передовиков» тесно завязаны на личность руководителя. Но, несмотря на это уязвимое место, все успешные хозяйства — самые желанные партнеры для перерабатывающих предприятий и привлекательнейший объект потенциального поглощения для частных агрохолдингов.
Главная структурная проблема нашей аграрной отрасли в том, что неуспешные хозяйства и дрейфующие в их сторону середнячки гораздо сильнее определяют общую аграрную картину, чем может показаться из качественного описания или доли в валовом сельхозпроизводстве (около 10%). Дело в том, что именно такие хозяйства преобладают численно, более того, по нашим оценкам, в их руках остается основная (!) часть сельхозугодий, дорог, коммуникаций и т. п..
Только преобразование этого огромного балласта с помощью каких-либо внешних воздействий позволит нашему сельскому хозяйству совершить долгожданный скачок.
Кто расчистит Авгиевы конюшни
Ключевой вопрос аграрной политики: на какую категорию сельхозпроизводителей нужно делать ставку? Какая форма агропредприятий наиболее эффективна и в состоянии стать мотором отрасли?
Ответ фактически уже дан выше: ставку надо делать на крупный и средний частный агробизнес. Осталось лишь развеять парочку гуляющих по умам мифов.
Весьма популярна ныне позиция, с которой мы не единожды сталкивались в среде чиновников и ученых-аграриев: в качестве целевого объекта должны выступить фермерские хозяйства. Точнее, так называемые семейные фермы — небольшие (по масштабам производства) агропредприятия, базирующиеся на использовании труда нескольких объединенными узами родства людей. Как кажется, такую точку зрения подтверждает и прошлое, и настоящее. Успешный западный агробизнес ассоциируется именно с такими фермерами, которых там к тому же не без основания считают «солью земли» — лучшими гражданами и патриотами. А вот неэффективность крупных советских колхозов и совхозов многие объясняют именно стремлением к гигантизму. Ту же идею, казалось бы, подтверждает и новейшая динамика российского агробизнеса: колхозы и совхозы за 90−е годы сократили производство почти втрое, а вот сегмент фермерских хозяйств постоянно рос.
Действительно, большинство западных аграриев называют себя престижным определением «семейные фермеры». Но на самом деле наиболее успешные хозяйства давно отошли от этой производственной модели, которая осталась достоянием прошлого века и уже передала пальму лидерства крупным хозяйствам. Так, в США за последнее столетие число фермерских хозяйств сократилось втрое, их средний размер превысил 200 гектаров, около 80% производства оказалось сосредоточено в 8% крупнейших хозяйств с площадью от полутысячи гектаров и выше. Последние большую часть земли обычно арендуют, а не имеют в собственности, они активно используют труд наемных, временных рабочих и расширяют свой бизнес, в то время как мелкие фермеры-одиночки с небольшими оборотами быстро уходят со сцены. Именно на «крупняк» делает ставку государство: 3% крупнейших сельхозпроизводителей получают аграрных субсидий в разы больше, чем 70% мелких.
Аналогичные процессы давно идут во всех без исключения фермерских странах, ведь в современном сельском хозяйстве, которое уже перешло на промышленную основу, огромное значение приобретает масштаб. Фермерская семья в состоянии обслуживать не очень большой земельный надел или стадо. Использовать производительную и дорогостоящую технику ей слишком дорого. Мелкий фермер не имеет достаточно финансовых и физических ресурсов и вынужден терять на процентах и дисконтах посредникам. В общем, при правильной организации труда (это, безусловно, важнейший фактор) крупные агроформы не только не уступают, но легко превосходят аграриев-индивидуалов по всем показателям. Мало кто знает, что одни из самых высоких показателей производительности сельского хозяйства наблюдаются в израильских «колхозах» — кибуцах. Например, по показателям удойности коров (более 10 тыс. литров на животное в год) они в полтора раза обгоняют своих коллег-фермеров из Северной Америки и Западной Европы и лидируют в мире.
Именно крупные агроформы (оценивая грубо, от сотен гектаров земли и голов скота независимо от их официального статуса) являются наиболее перспективной и конкурентной категорией производителей и в отечественном сельском хозяйстве. Из этого вовсе не следует, что фермерское движение или мелкая аграрная деятельность селян недостойны внимания и поддержки. Правильный вывод таков: надо стремиться не к умножению числа мелких игроков, а к обеспечению как можно более быстрого транзита успешных хозяйств от мелких форм к крупным. Отсюда же вытекает и важное следствие: очень желательно избежать дробления деградировавших предприятий на множество мелких участков, так как в условиях чересполосицы невозможно вести современное индустриальное агропроизводство.
Вроде бы юридически-правовых и институциональных ограничений для разворачивания частной инициативы в сельском хозяйстве особо и нет. Тем не менее объем аграрного производства товарных предприятий сейчас в 2,5 раза меньше, чем в советские годы, в то время как конкурентные отрасли химии и металлургии уже на десятки процентов превысили лучшие советские показатели. С начала десятилетия спад в сельском хозяйстве прекратился, но объемы аграрного производства увеличивались всего на 1,5–3% в год — кратно меньше, чем росла экономика в целом. Этот факт особенно удивителен, если учесть, что специалисты в один голос уверяют: на успешных агропредприятиях возврат на вложенный капитал составляет 20% годовых и более, а рентабельность может достигать сотен процентов.
Такое впечатление, что темную лошадку агробизнеса что-то удерживает от резвого бега.
Мелочи жизни
Начнем с деталей. Самое банальное узкое место — состояние сельской инфраструктуры, в первую очередь дорог. Не всегда хозяйство наслаждается асфальтированным полотном, но если такое и есть, почти наверняка оно не знало капремонта со времен СССР, а удручающее количество ям исключает езду по прямой. Строительство одного километра сельской дороги обойдется более чем в миллион рублей; так что подъездной путь к перерабатывающему предприятию или воссоздание сетки связывающих поля путей (десятки километров на хозяйство) может легко удвоить сумму затрат инвесторов. Еще хуже обстоят дела с инфраструктурой сервисной. Если за рубежом около 80% АПК представлено обслуживающими предприятиями (хранение, транспортировка, переработка), то у нас еще со времен СССР доминирует сельхозпроизводство. Этот недостаток всегда выливался в огромные потери собранного урожая (так, в СССР по пути к потребителю сгнивало более половины собранного картофеля), теперь же к традиционной проблеме добавился целый букет новых.
Отсутствие развитого рынка торгово-посреднических и складских услуг вкупе со слабым развитием кооперативного движения в среде множества мелких и средних производителей (не хватает российским селянам инициативы!) приводит к тому, что межотраслевой диспаритет теперь дополняется еще и ценовым диспаритетом внутри самого АПК. За годы развала советской централизованной системы доля аграриев в цене конечной продукции снизилась в два-три раза: молока — до одной трети от розничной цены, хлеба — до одной десятой, говядины — до половины. Например, перекупщики из Азербайджана выплачивают селянам за килограмм собранного картофеля лишь 2,5–3 рубля, а его цена в близлежащих мегаполисах оказывается в три-пять раз выше.
Неразвитость характерна для многих звеньев АПК и аграрных рынков: не хватает предприятий по производству сухого молока; в южных районах недостаточно зерновых элеваторов; в последнее время проблема дополняется нехваткой экспортных терминалов, способных обслуживать внешние поставки зерна. Чтобы обойти все проблемы, связанные с неразвитостью аграрных рынков и сервисов, в частности добиться сырьевой безопасности, российские холдинги распыляются на создание длиннющих вертикальных цепочек из разнородных бизнесов (см. выше), в то время как западное сельское хозяйство отличается высочайшей специализацией. Если у нас многие животноводческие предприятия имеют и комбикормовые заводы, и зерновое хозяйство, и торговые компании, то в США даже отдельные технологические стадии, например откорм скота, разбиваются по нескольким юридическим лицам (в зависимости от возраста животных).
Как и остальной отечественный бизнес, аграрии страдают от бюрократизма. Фермеры, например, ежегодно должны расходовать свои силы на заполнение множества детальнейших отчетов — с указанием точных затрат времени по каждому из рабочих дней, всех расходов и доходов с данными покупателей и т. п. Экспортеры зерна вынуждены тратить время и деньги на никому не нужные за рубежом отечественные ветеринарные сертификаты и терять рентабельность на месяцами возвращаемом НДС.
Часто упоминается кадровая проблема, но она, несмотря на депопуляцию, пьянство и отходничество, состоит не в нехватке людей, как часто полагают обыватели. Количество занятых на селе за годы реформ сократилось в полтора раза, однако оно по-прежнему избыточно для реально эффективного аграрного производства. Если в нашей полосе на 10 тыс. гектаров сельхозугодий приходится около тысячи колхозников, то за рубежом с обработкой таких площадей и содержанием стада справляется сотня человек и десяток временных наемных работников. Во многих регионах уже встает проблема трудоустройства избыточного персонала невысокой квалификации, а уровень безработицы в сельской местности (около 10%) стабильно выше городских показателей. Вместе с тем на селе существует острый дефицит грамотных управленцев среднего и высшего звена, способных организовать успешную производственную и финансовую деятельность предприятия. Крупным инвесторам приходится привлекать людей извне (в некоторых подмосковных хозяйствах заправляют и вовсе иностранцы), что с учетом низкого качества жизни в российской провинции оказывается очень непростой задачей.
Без земли и капитала
Решение вышеупомянутых «мелких» проблем в основном выходит за рамки аграрной политики и должно стать следствием общеэкономического и правового совершенствования. Вместе с тем на пути развития отрасли есть и два фундаментальных препятствия. Они затрудняют доступ крестьян к основным факторам производства и являются главными барьерами, сдерживающими приход новых инвесторов и расширение деятельности успешных игроков.
Одна из двух ключевых проблем лежит в плоскости взаимодействия с капиталом и регулятивной среды, это взаимодействие стимулирующей. В первую очередь речь идет о доступе аграриев к дешевым длинным деньгам (возможность получать кредиты под низкий процент). Может показаться, что деревня всегда умела обходиться без денег, но для организации высококонкурентного, рыночного производства это уже в корне неверно. Ведь агробизнес отличается длительным производственным циклом, когда вложение оборотных средств и получение дохода разделяет полгода и более. Фермеру, который в нужный момент не располагает свободными деньгами, приходится продавать продукцию в самое неудобное (по ценовым соображениям) время сбора урожая. Помимо сезонных для сельского хозяйства характерны еще более резкие межсезонные колебания. При отсутствии регулятивного воздействия аграрии страдают всегда — и в неурожай, и в урожайный год (от падения цен при перепроизводстве продукции).
Подавляющее большинство производителей если и имеют возможность работать с кредитами, то сталкиваются с очень высокими процентными ставками в 16–20%, а несколько лет назад это было 30% и более. Для многих агрокомпаний-середнячков, балансировавших на грани рентабельности, высокие ставки уже стали тем ударом, который столкнул их в долговую яму и привел к банкротству.
Подозрительность банкиров имеет свои объективные основания: размер заемщиков невелик, бизнес труднопредсказуем, а главное, рискован из-за сезонного фактора, природных бедствий и эпизоотий. Механизмы, нивелирующие эти недостатки, уже давно и успешно работают в развитых странах. Резкие сезонные и годовые колебания цен сглаживаются путем создания резервных фондов и обеспечения минимальной гарантированной закупочной цены на продукцию растениеводства. Банкиры широко применяют кредитование под залог будущего урожая, земли или скота, а риски снижает развитая система страхования сельхозпроизводителей. У нас все эти инструменты либо отсутствуют, либо практически не работают. И дело тут не в отдельных проблемах, которые можно разрубить одним махом, а в системной слабости.
Вот, например, возможность страхования посевов и будущего урожая — в принципе она существует и даже субсидируется из бюджета. Но эффективность такой поддержки и интерес к ней невелики. Государство выделяет компенсации с большим запозданием (большая проблема для аграриев!), участники должны соблюдать единые для всей страны и далекие от реальности тарифные ставки. Последние порой повышаются из-за резких межсезонных колебаний цен (резервный фонд у нас есть, но влияет он на ситуацию недостаточно), а сами страховщики из-за свой финансовой слабости и отсутствия профильных объединений не в состоянии обеспечить массовые выплаты в неурожайный год. Законодательство путает с терминами и не дает возможности однозначно определить категорию ущерба аграриев; отсутствие данных по урожайности и финансовым показателям затрудняет оценку рисков, для определения которых к тому же не хватает профильных специалистов.
Впрочем, сложности с доступом к капиталу не являются серьезной проблемой для самой перспективной категории аграрных игроков — крупных компаний и готовых войти в отрасль солидных частных инвесторов. Даже в посредственный для агробизнеса позапрошлый год лидеры отрасли имели хорошую доходность, и, казалось бы, в нынешних условиях они просто обязаны начать неудержимое расширение производства и вытеснить балласт, а точнее, скупить на корню и оживить множество «слабачков». Однако они сталкиваются с еще более трудноразрешимым препятствием в виде крайне затрудненного доступа к другому фактору аграрного производства — земле. Завод или парикмахерская может выбирать между множеством участков в разных концах города, а вот агропредприятию земли нужны обязательно рядом, чтоб не гонять людей и технику, и (или) большими массивами — разбросанные гектары крупным хозяйствам неинтересны.
Агропредприятие не имеет возможности, как за рубежом, выйти на региональный земельный рынок и подыскать себе интересное предложение по аренде или купле-продаже земли. Этого рынка у нас попросту не существует. Ведь большая часть земли, как и в дореволюционные годы, сейчас, по сути, не имеет владельца. В начале 90−х собственность агропредприятий была разбита между взрослыми селянами на паи, содержащие имущественную и земельную часть. С 2003 года у каждого из крестьян появилась возможность забрать свою землю, но в большинстве случаев она остается нереализованной, так что более 80% российских сельхозугодий находится в долевой (по сути совместной) собственности. Россия оказалась в очень сложном положении.
Чтобы земля превратилась в товар, надо выделить ее в натуре — определить конкретные границы участков, конкретных собственников, категорию и возможность использования. То есть провести на всех сельхозугодьях кадастровые работы. Но они находятся в зачаточном состоянии и, похоже, еще долго будут в нем пребывать. К такой работе плохо готовы территориальные службы Роснедвижимости и Росрегистрации (сложности и с кадрами, и с опытом, и с оборудованием, и с методикой оценки бонитета, стоимости земель). Но это самая маленькая трудность. Куда сложнее разобраться, как делить разнородное имущество между общими владельцами (все хотят землю поближе к дому и получше) и как относиться к крестьянам, желающим выделить земли из успешно работающих предприятий (контролируемых не ими, а менеджментом). Законодательство делает оформление исключительно сложным процессом с большими транзакционными издержками и необходимостью месяцами бегать по разнообразным ведомствам, а иногда и по судам (нам известны многолетние попытки получить свой земельный надел, так и не увенчавшиеся успехом).
Возможности использования земель сильно ограничены — их покупка иностранцами запрещена, перевод из одной категории в другую почти невозможен. Более того, коррумпированные чиновники могут быть не заинтересованы в легальном появлении неподконтрольных им крупных инвесторов, и законодательство дает им возможности этому воспрепятствовать. Региональные власти устанавливают собственные причудливые правила использования пашни, например лишая производителей возможности выбора высеваемых культур. Неясность с правами собственности не только тормозит развитие отрасли, но и в худшую сторону меняет отношение к земле и сужает возможности ее использования. Например, земли, находящиеся в долевой собственности, крайне сложно использовать в операциях залога.
Отчасти жесткие ограничения обоснованны, ведь даже в таких условиях ценные сельхозугодья были за бесценок скуплены у малограмотных крестьян, а земли вблизи крупных городов покрыла хаотичная застройка. Но не найдя разумный баланс и не сформировав цивилизованный земельный рынок, мы вряд ли сможем надеяться на массированные инвестиции в аграрную отрасль. Известно множество примеров, когда именно земельный вопрос сдерживает инвесторов от расширения или формирования нового агробизнеса. Скажем, компания «Интеко-Агро» приобрела в Белгородской области земли десяти хозяйств, вложила в приобретенные сельхозугодья десятки миллионов долларов, привезла в регион эффективных менеджеров, сумела развить новые производства и подняла зарплаты колхозникам. Однако в 2005 году компания оказалась в жесткой конфронтации с местной администрацией, в ходе которой несколько менеджеров пострадали от нападений неизвестных, а один был убит. Компании выдвинули обвинение в использовании «серых» схем и спекулятивной скупке земель для перепродажи. Затем по ее угодьям начали прокладывать дорогу к строящемуся железному руднику, который, по предположениям СМИ, и стал причиной конфликта.
Но даже решение всех этих проблем станет для крупных агропроизводителей не счастьем, а началом долгих мучений. Заложенный потенциал распада больших хозяйств на наделы пайщиков затруднит возможность проскочить стадию дробления на мелкие и не самые эффективные агроединицы. Крупные инвесторы должны будут запускать процесс вспять: скупать конкретные мелкие наделы, чтобы объединить их в крупные, пригодные для индустриального производства участки. Теоретически эту фундаментальную проблему можно устранить, законодательно ограничив права крестьян-дольщиков. Но как свести экономическое с социальным? Ведь власти должны не обделять, а наделять правами самую бедную и уже обделенную в ходе приватизации часть населения. Ответа на этот вопрос нет и в помине.
Две большие разницы
До сих пор мы говорили о сельском хозяйстве как о едином целом. Пора перейти к его отдельным направлениям.
И первое, что бросается в глаза, — огромное, не характерное для большинства других стран различие в «естественной» конкурентоспособности двух основных направлений сельского хозяйства.
Основные направления растениеводства высококонкурентны по мировым меркам. Более того, огромные ресурсы просто обязывают превратить их в крупные направления российского экспорта. Крайне низкая стоимость (гектар чернозема обойдется в 50–200 долларов — на два порядка дешевле, чем за рубежом) и изобилие пахотных угодий, а также их высокое естественное плодородие минимизируют издержки именно на тех направлениях, где главным фактором производства является земля. Преимущества оказываются особенно значительными в производстве зерновых и масличных культур, не требующих интенсивного использования техники, удобрений и труда (то есть других факторов производства). Такой вывод подтверждается данными статистики, стабильно фиксирующими наивысшую рентабельность именно по этим продуктам, а также фактом превращения нашей страны в крупнейшего экспортера зерновых и масличных.
Конкурентные направления, по большому счету, в персональной поддержке со стороны государства не нуждаются. Главное, чтобы власти не пытались сбить цену на экспортируемую продукцию, заперев ее внутри страны. А вот большинство направлений российского животноводства требует куда более трепетного отношения. Ведь по мировым стандартам они неконкурентны (в особенности это касается разведения крупного рогатого скота), что подтверждается низкой рентабельностью, более длительным и более глубоким спадом в этой отрасли по сравнению с растениеводством. В наших природных условиях всегда будут велики издержки на стойловое содержание скота и фуражные корма, а из-за холодной зимы потребуются значительные расходы на фундаментальное строительство и отопление. Крупный рогатый скот не может выпасаться более полугода, а поэтому требует значительного количества дорогостоящих фуражных кормов. Для сравнения: в США, где птицеводство в последние десятилетия перебазировалось в теплые южные штаты, куриная тушка стоит в супермаркете около полутора долларов, тогда как в России — не менее трех. А в Бразилии, где крупный рогатый скот может пастись почти круглый год и использовать подножный корм, себестоимость говядины в два-три раза меньше российской.
Из всего этого можно сделать два основных вывода. В российских условиях вряд ли целесообразно стремиться к максимально полной «переработке» производимого в стране зерна в мясо. Эффективность этого процесса у нас будет много ниже, чем за рубежом. В то же время развитие импортзамещающего производства и обеспечение продовольственной безопасности (а нынешняя 40−процентная зависимость от импорта мясо-молочной продукции явно этому критерию не удовлетворяет) требует постоянного протекционизма в отношении животноводства. Как уже продемонстрировал опыт СССР, концентрация на прямых дотациях, искусственном занижении внешних для отрасли издержек (например, стоимости кормов, электроэнергии и т. п.) — путь в рыночных условиях тупиковый. Куда разумнее сохранять внутреннюю конкуренцию, ограничив возможности заведомо более сильных внешних конкурентов и параллельно стимулируя собственное производство с помощью льготных кредитов. Для адекватного эффекта стратегия усечения импорта должна быть долгосрочной, чтобы гарантировать инвесторам будущую доходность, а сам этот процесс — не быстрым, чтобы внутренние производители успели закрыть выпадающие объемы. Аналогичная среда нужна и некоторым отраслям растениеводства, в частности производству сахарной свеклы и риса, которые также жестко конкурируют с товарами-субститутами из стран с более благоприятным климатом.
О процветании и тараканах в головах
Новейшие тенденции в сельском хозяйстве и отношение к нему нынешних чиновников производят двоякое впечатление. После ельцинского безвременья в нынешнем десятилетии российские власти наконец-то начали принимать правильные системные решения. В 2000 году были введены квоты на импорт сахара и мясных продуктов, которые впоследствии были дополнены заградительными мерами по некоторым другим товарам. В 2005 году был одобрен, а затем запущен национальный проект по развитию агропромышленного комплекса стоимостью 1,5 млрд долларов, нацеленный на развитие инвестиционного процесса и ликвидацию некоторых из вышеописанных узких мест. Поддержка животноводства и малых форм агробизнеса, льготные кредиты на закупку племенного скота и строительство новых ферм, портовых элеваторов, акцент на поддержку слабейших и нуждающихся в финансах сегментов, животноводства и малых агропредприятий, поддержка лизинга техники… Несмотря на сомнительное во многих случаях исполнение (аграрии жалуются на монополистское поведение Рослизинга, усложненный множеством процедур доступ к льготным кредитам), все упомянутое стало ключевым фактором роста для многих направлений — птицеводства, свиноводства, производства сахарной свеклы и риса.
Однако блестящие возможности, которые теперь дают нам ценовая конъюнктура и мировой спрос, мы, похоже, упускаем. Уж слишком мало сделано для ликвидации двух главных проблем — обеспечения легкого доступа аграриев к капиталу и земле. Более того, стратегические решения вызывают опасение, что наши власти готовы сдать и нынешние небольшие аграрные завоевания. На близящихся к завершению переговорах о вступлении в ВТО сельское хозяйство, как и другие небольшие отрасли, было принесено в жертву. Россия приняла на себя обязательства по увеличению мясных квот и дальнейшему открытию и без того либерального агрорынка, фактически признав западную практику сверхвысоких субсидий. После резкого роста цен на продовольствие впервые были приняты законодательные нерыночные меры по ограничению доходов сельхозпроизводителей, введены прецедентные для нас пошлины на экспорт зерновых культур. Цены на продовольствие пока отыграли лишь толику диспаритета и наверняка продолжат свой рост, так что, судя по нынешней риторике властей, аграрии могут столкнуться с еще более заметным вмешательством в рыночное ценообразование.
Как кажется, адекватному отношению к сельскому хозяйству препятствует ряд укорененных в сознании россиян мифов.
«Давление на село допустимо, а всякий протекционизм излишен, потому что главная задача — накормить бедных россиян» — такое популярное утверждение выглядит гуманно, но абсолютно неактуально. Ведь оно де-факто означает перераспределение средств от нищих селян в пользу более состоятельных горожан, или от бедной, нуждающейся в инвестициях отрасли в пользу «страдающего» от огромного профицита бюджета, который и обязан заниматься соцобеспечением. Дешевое зерно от «богатых» крестьян и газ по европейской цене от «бедного» «Газпрома» — самое циничное для нашей страны сочетание, которое лишь вернет нас к плачевно закончившейся для СССР формуле «нефть в обмен на продовольствие».
Еще популярнее советское представление о сельском хозяйстве как о чем-то примитивном и малозначительном для страны в целом и высокотехнологичной экономики в частности. Но современное аграрное производство уже немыслимо и неконкурентоспособно без сложных машин и технологий. За рубежом, например, многие годы развивается так называемое точное сельское хозяйство. GPS-навигаторы и радиосвязь дают фермеру возможность научными методами проанализировать множество данных для каждой коровы и чуть ли не для каждого квадратного метра пашни, чтобы помочь ему принять обоснованное знаниями из биологии, физики, химии и экономики решение. Работа в таком агробизнесе требует от фермера несопоставимо больше опыта, знаний и мозгов, чем позиция менеджера в средней московской фирме, где квалификацию можно наработать за год. Скромное в статотчетах сельское хозяйство на самом деле дает жизнь большому букету обслуживающих и перерабатывающих его продукцию отраслей, которые даже в развитых экономиках обеспечивают около 20% валового внутреннего продукта; американский АПК во всех смыслах солиднее нашего ТЭКа. Наконец, сельское хозяйство оказывается куда ценнее любой из промышленных отраслей с социальной точки зрения. И не только потому, что мы обойдемся без телевизора, но не проживем без еды. Доходы отечественных промышленных корпораций склонны концентрироваться в крошечных географических точках и у небольшого числа проживающих в Лондоне и Москве олигархов, в то время как прибыли агропредприятий «размазываются» по огромной территории и широкому пласту людей. Именно с благополучием сельского хозяйства будет связан облик 90% обжитых территорий нашей страны.
Пора избавляться от мифов — они дорого нам обходятся.
Эксперт
В чем причины традиционного отставания нашего сельского хозяйства и как можно подстегнуть его развитие? Может ли агробизнес стать сферой нашей международной специализации? На что именно мы должны делать ставку? Пора всерьез заняться проблемами, которые обходятся нам в десятки миллиардов долларов ежегодно.
Цена пренебрежения
Взгляд на аграрную статистику — как выстрел в голову. С начала нынешнего десятилетия стоимость ввезенного продовольствия ежегодно увеличивалась приблизительно на 30% в год и к прошлому году достигла почти 30 млрд долларов.
Некогда ведущая аграрная держава теперь покупает продуктов не меньше, чем производит сама. Мы буквально проедаем свои невозобновляемые ресурсы — аграрный импорт практически равен стоимости российского газа, экспортируемого в Западную Европу. Наполовину импортное мясо, на 70% оккупированный иностранцами продовольственный рынок Москвы, постоянное сокращение поголовья скота и посевных площадей — до сих пор складывается впечатление, что Россия себя прокормить не в состоянии. И это становится серьезной проблемой.
И это не временная флуктуация рыночных спекулянтов. Возможности расширения посевных площадей в большинстве регионов мира исчерпаны, население увеличивается на 80 млн ртов ежегодно, богатеющему Китаю и Азии требуется все больше мяса и зерна, быстро растет расход культур на производство биотоплива. В таких условиях аграрный потенциал выглядит уже не инструментом самообеспечения, а серьезным конкурентным преимуществом, дающим возможность хорошо заработать на участии в международном разделении труда.
Что в таких условиях светит России? Многие считают, что у нашей северной страны не так уж много возможностей для участия в агропроизводстве. Но не стоит обманываться извечными упоминаниями о холоде — большинство товарной продукции сельского хозяйства приходится вовсе не на пустыни и даже не на теплые и влажные тропики. Аграрные возможности и потенциал нашей страны не просто хороши, а уникальны в мировом масштабе. Известно, что Россия является одним из мировых лидеров по площади пашни — основного средства производства в сельском хозяйстве.
Реже говорят о том, что у нас сосредоточено почти 40% мировых площадей черноземов — почв, обладающих наиболее высоким естественным плодородием. И совсем без внимания остается тот факт, что именно в условиях, подобных нашим, производится львиная доля продовольствия, поступающего на международный рынок. Именно страны, обладающие большими массивами плодородных земель и сравнительно невысокой плотностью населения (США, Аргентина, Новая Зеландия, лишенные приятного климата Австралия и Канада), в состоянии производить наиболее дешевую, а значит, и конкурентоспособную продукцию. Именно они, наряду с Бразилией, и являются крупнейшими нетто-экспортерами продовольствия. А вот масштаб этого преимущества: Россия, где живет всего 140 млн жителей, имеет такое же количество пахотных резервов, которое обеспечивает пропитание более чем миллиарду жителей Китая или Индии, а США дает возможность не только досыта накормить вдвое большее население, но и экспортировать продукции на 100 млрд долларов.
На таком фоне «успехи», достигнутые нашим аграрным сектором за годы реформ, удручают и сбивают с толку. Производственные показатели товарного агропроизводства за прошлое десятилетие сократились почти втрое; треть пашни заброшена, а поголовье скота уменьшилось на 60%. Большая часть тех производств, что еще не умерли, работает с позорной эффективностью. Средние по стране значения ключевых для аграрного бизнеса показателей производительности в 1,5–3,5 раза ниже, чем у развитых стран.
Обладая 10% мировой пашни и 2,5% населения, Россия обеспечивает всего 1,5% глобального производства сельхозпродукции и является одним из крупнейших ее импортеров.
Попытка сосчитать упущенную выгоду, оценив потенциальную производительность дарованных нам ресурсов, заставляет прослезиться во второй раз. «Примитивная» отрасль и примитивные о ней представления ежегодно обходятся России примерно в 100 млрд долларов. Это вполне сопоставимо с тем, что Россия получает от добычи нефти и газа (80 и 300 млрд долларов в прошлом году соответственно). И вместе с ценами наши потери будут только расти.
Всегда как всегда
Скептическое и пренебрежительное отношение к агробизнесу в нашем обществе во многом связано с историей. Российское сельское хозяйство всегда было отсталым и низкопроизводительным — в сравнении как с развитыми странами, так и с другими отраслями. Почему же у нас никак не получалось в полной мере воспользоваться своими конкурентными преимуществами?
В дореволюционный период отставание носило в основном технологический характер. Вместо прогрессивного севооборота у нас использовалась трехпольная система земледелия, минеральные удобрения, тракторы и научные методы ведения хозяйства оставались диковинкой. Рынка земли не существовало. Более того, вопреки расхожим представлениям у нее не было настоящего хозяина: крошечные наделы регулярно перераспределялись между общинниками, которые не были заинтересованы в бережливом отношении и в улучшении «временного» имущества. Россия была крупным экспортером пшеницы, но только благодаря голодающему населению (50 млн крестьян собирали зерна чуть меньше, чем нынешние 7 млн при урожайности вдвое ниже нынешней).
В советские времена ситуация с фондовооруженностью и технологиями резко изменилась. Через несколько десятилетий после ограбления крестьян в 20–30−х аграрный сектор был переведен на промышленную основу. На закате советской эпохи сельское хозяйство превратилось в главного получателя госсредств наряду с военпромом — сюда шла пятая часть всех дотаций и инвестиций. В 80−е годы по уровню фондовооруженности, электрификации и химизации сельского хозяйства СССР не уступал, а в некоторых случаях и превосходил развитые страны. Но эффективность вложений была удручающе низкой: по производительности труда Советский Союз на порядок уступал странам Запада, а по урожайности пребывал на уровне Африки.
Себестоимость производства основных продуктов питания (по курсу, рассчитанному на основе паритетов покупательной способности) была в 1,5–3 раза выше, чем в развитых странах. По оценкам кандидата экономических наук Татьяны Заславской, только на компенсацию разницы в закупочных и розничных ценах на продовольствие СССР тратил 40 млрд рублей, что составляло 10% всех бюджетных средств и было сопоставимо с расходами на ВПК. Пятая часть хозяйств даже с учетом колоссальных дотаций и даже в лучшие годы умудрялась получать убыток. В общем, обладающая конкурентными преимуществами аграрная отрасль СССР была на момент начала реформ абсолютно неконкурентоспособной.
Понять, почему колхозно-совхозная система оказалось настолько неэффективной, крайне важно. Ведь большинство крупных хозяйств сохраняют прежние формы и механизмы работы, а в среде ученых-аграриев нередко звучат голоса о необходимости возврата к старой системе списания долгов и дотаций.
В сельском хозяйстве именно умелый микроменеджмент и профессионализм, личная, до душевной боли, заинтересованность в результатах труда, которой так не хватало в советское время, оказывается критически важным фактором, более значимым, чем трактор или мешок химикатов. Эту особенность и деструктивный эффект планово-уравнительной системы хорошо оттеняли два исключения. В личных подсобных хозяйствах селян, не использующих сельхозмашины и удобрения, урожаи оказывались в два-три раза выше, чем на «ничейных» колхозных полях. Занимая менее 2% сельхозугодий, в 80−х годах они давали 30% всего валового сельхозпроизводства. Кроме того, в числе колхозов-совхозов существовала небольшая группа «показушных» (в хорошем смысле) хозяйств с лучшими менеджерами-управленцами во главе. Они находили способы мотивации своих сотрудников и по показателям производительности фондов, а также экономической эффективности опережали не только отечественных, но и североамериканских коллег. Правда, имена всех этих героев умещались на нескольких стендах ВДНХ.
Брошенная в начале 90−х в конкурентную рыночную среду инертная колхозно-совхозная машина мгновенно продемонстрировала скрываемую государством убыточность. Большинство хозяйств сразу же оказалось в предбанкротном состоянии и фактически прекратило работу.
Шансов выжить у них было немного: российский агробизнес не просто разом лишился прежних преференций, но и был принесен в жертву либеральной политике.
В начале 90−х стоимость таких ликвидных товаров, как нефть и моторные топлива, минудобрения, металлы и изготавливаемые из них машины, у нас быстро достигла мирового уровня. А вот внутренние цены на продовольствие остались низкими, в том числе вследствие политики российских властей. Доходило до того, что губернаторы с целью сбить цены запрещали вывозить сельхозпродукцию за пределы своего региона. За несколько реформенных лет соотношение цен на продовольствие и необходимые для его производства ресурсы изменилось на порядок: если в 80−е за тонну зерна можно было приобрести три тонны дизтоплива, то с конца 90−х — в десять раз меньше.
Главной задачей в годы экономического коллапса стало обеспечение дешевыми продуктами обнищавшего городского населения, и мало кого интересовало, чего это будет стоить аграриям. Именно поэтому отрасль получила второй мощный удар под дых, который почти уничтожил отдельные ее сегменты. Либеральные реформаторы провели беспрецедентное по меркам не только развитых, но и голодных развивающихся стран снижение таможенных барьеров.
Но очень наивно думать, что россияне потерпели поражение в честной конкурентной борьбе. Основную выгоду от открытия российских границ получили фермеры из США и Евросоюза, которые изначально были поставлены в преференциальное положение благодаря огромным субсидиям и дотациям от собственного правительства.
Чтобы российский агробизнес мог полностью реализовать свой потенциал, ему необходимо создать нужную среду и условия на огромных площадях — без них в отрасль с длительными сроками окупаемости и высокими рисками не пойдет ни один инвестор.
Балласт проблем не тронут
Нельзя сказать, что этих инвесторов совсем нет.
Например, сравнительно недавно появились в нашем сельском хозяйстве вертикально интегрированные частные агрохолдинги. Первые из них выросли из крупных перерабатывающих предприятий или компаний. Девальвация стимулировала переориентацию потребителей на дешевую отечественную продукцию, в результате чего многие перерабатывающие предприятия вынуждены были заняться поиском недорогого сырья и инвестировать средства в собственное сельхозпроизводство. Большое количество подмосковных хозяйств приобрел производитель соков и молокопродуктов «Вимм-Билль-Данн», одним из первых инвесторов в животноводстве стал Черкизовский мясокомбинат. Улучшение экономической ситуации, завершение передела в большинстве отраслей и падение маржи привело к тому, что агробизнесом заинтересовались совсем посторонние для отрасли «денежные мешки», увидевшие копеечные активы и возможность хорошо заработать. Сделавшие деньги в металлургии Федор Клюка и Борис Иванишвили основали АПК «Стойленская нива» в Белгородской области, супруга московского мэра Елена Батурина со своим братом Виктором Батуриным там же создала «Интеко-Агро», 100 млн на создание холдинга «Агрос» потратил «Интеррос» Владимира Потанина. Ну а в самые последние годы к отечественным бизнесменам присоединились уверовавшие в стабилизацию нашей экономики зарубежные аграрные магнаты и транснациональные компании, которые облюбовали наиболее рентабельные экспорториентированные производства. Зерном занялся ведущий мировой трейдер Glencore, один из крупнейших производителей сельхозсырья Bunge стал крупнейшим игроком на рынке масличных.
Частные российские агрохолдинги отличаются очень сложной структурой, не только горизонтальной, но и почти всегда глубокой вертикальной интеграцией (нередко число производственных звеньев доходит до четырех-пяти — например, от выращивания зерна до дистрибуции хлеба), диверсифицированностью. Некоторые компании объединяют по три-четыре совершенно разных направления — от выращивания сахарной свеклы до торговли мясом — и больше напоминают корейские чеболи, нежели характерные для Запада специализированные агрофирмы.
Но, несмотря на эти недостатки, громоздкость, дилетантство и завышенные ожидания некоторых акционеров, всего за несколько лет крупный частный бизнес в лице агрохолдингов сумел превратиться в наиболее мощного и динамичного игрока аграрной отрасли. Сейчас число крупных агрохолдингов исчисляется десятками, а мелких и средних — сотнями, в сумме же на них приходится 15–20% всего производимого продовольствия. Но вовсе не они определяют аграрный ландшафт.
Основным в сельском хозяйстве страны с развитой промышленностью и космическими технологиями сегодня является характерный для феодального строя натуральный уклад. Оттесненное в советские времена на вторые роли население в кризисные 90−е в полтора раза нарастило масштабы своей аграрной деятельности, и сейчас в личных подсобных хозяйствах простых граждан производится более половины всей продукции отрасли.
Развитие неестественного по рыночным меркам уклада случилось не от хорошей жизни: не только сельских, но и многих городских жителей выживать за счет своего «подножного корма» заставил коллапс государственной экономики. Несмотря на высокую производительность (достигаемую не техникой, а трудоинтенсивностью), крестьянские подворья не могут обеспечить высокий уровень достатка и проигрывают всем: они очень скромны там, где успешен крупный агробизнес, или там, где население имеет возможность добывать «хлеб» другим ремеслом. По большому счету, натуральные и малотоварные личные хозяйства существуют лишь благодаря бедности и проблеме занятости сельского населения, с улучшением экономической ситуации они станут быстро терять свои позиции. Процесс начинается: своего максимума (56,5%) доля личных хозяйств достигла в 2002 году, и теперь их роль потихоньку сокращается.
Раньше и зачастую теперь будущее аграрной отрасли связывают с фермерами, первая поросль которых появилась с середины 90−х, когда крестьянам дали возможность брать землю в аренду и собственность. Их состав крайне разношерстен. Еще встречаются уходящие со сцены городские романтики с их мизерными объемами производства (несколько гектаров земли). Численно преобладают «середнячки», вышедшие из наиболее опытных и инициативных экс-колхозников (хозяйства в десятки гектаров); качественно лидируют крупные (сотни, а порой и тысячи гектаров) фермерские хозяйства бывших агроуправленцев, вовремя прихвативших колхозное имущество в личное пользование. Доля фермеров в агропроизводстве и посевных площадях невелика (около 6%), но постепенно увеличивается. Причем рост идет не за счет притока новых игроков (общее число фермеров медленно сокращается с середины 90−х), а за счет укрупнения успешных хозяйств.
«Бесперспективные» — пожалуй, самый точный термин, объединяющий третью группу хозяйств, уверенно идущих ко дну или уже там пребывающих. Брошенные в тяжелые годы реформ на произвол бездарных руководителей и пассионарного населения, большинство колхозов и совхозов к настоящему времени полностью растратило свой кадровый и технический потенциал. Разбежавшиеся по отходническим работам колхозники и доживающие свой век пенсионеры, остовы разрушенных ферм — в такой крайней степени разложения сейчас находится приблизительно треть бывших советских агропредприятий. Их легко обнаружить по ключевым показателям: там, где урожайность зерновых держится ниже десяти центнеров на гектар, а от коров получают меньше двух тысяч литров молока в год, уже вряд ли можно говорить о какой-либо экономической целесообразности. Часть бесперспективных уже обанкрочена. Другая работает чисто символически: сотня коров и такое же число обрабатываемых гектаров, остатки техники и конечная продукция преимущественно используются на нужды личных хозяйств псевдоколхозников. В некоторых хозяйствах жизнь хоть и теплится, но полностью изношенные основные фонды, отсутствие эффективных менеджеров и традиционное для этой группы ярмо в виде огромной многолетней задолженности не дают возможности исключить их из числа бесперспективных. Резкое увеличение закупочных цен, дотации или не единожды случавшееся за годы реформ списание долгов — для бесперспективных все это как мертвому припарка; возможность самовозникновения эффективного производства в таких условиях равна нулю.
Впрочем, остатки советской колхозно-совхозной системы содержат и редкую россыпь «бриллиантов». В основном это бывшие «показательные» колхозы и совхозы, большинство которых в рыночных условиях, превратившись в контролируемые местными управленцами независимые агрофирмочки, смогли не только сохранить, но и приумножить свой потенциал. Хотя их число невелико (большая часть довольно точно очерчена популярным рейтингом крупнейших предприятий отрасли «Агро-300»), они обеспечивают около 10% всего агропроизводства. Эти предприятия резко выделяются на общем сером фоне количественными и качественными показателями, благодаря высоким стандартам производства они самые желанные партнеры для переработчиков. Успехи некоторых из таких «передовиков» тесно завязаны на личность руководителя. Но, несмотря на это уязвимое место, все успешные хозяйства — самые желанные партнеры для перерабатывающих предприятий и привлекательнейший объект потенциального поглощения для частных агрохолдингов.
Главная структурная проблема нашей аграрной отрасли в том, что неуспешные хозяйства и дрейфующие в их сторону середнячки гораздо сильнее определяют общую аграрную картину, чем может показаться из качественного описания или доли в валовом сельхозпроизводстве (около 10%). Дело в том, что именно такие хозяйства преобладают численно, более того, по нашим оценкам, в их руках остается основная (!) часть сельхозугодий, дорог, коммуникаций и т. п..
Только преобразование этого огромного балласта с помощью каких-либо внешних воздействий позволит нашему сельскому хозяйству совершить долгожданный скачок.
Кто расчистит Авгиевы конюшни
Ключевой вопрос аграрной политики: на какую категорию сельхозпроизводителей нужно делать ставку? Какая форма агропредприятий наиболее эффективна и в состоянии стать мотором отрасли?
Ответ фактически уже дан выше: ставку надо делать на крупный и средний частный агробизнес. Осталось лишь развеять парочку гуляющих по умам мифов.
Весьма популярна ныне позиция, с которой мы не единожды сталкивались в среде чиновников и ученых-аграриев: в качестве целевого объекта должны выступить фермерские хозяйства. Точнее, так называемые семейные фермы — небольшие (по масштабам производства) агропредприятия, базирующиеся на использовании труда нескольких объединенными узами родства людей. Как кажется, такую точку зрения подтверждает и прошлое, и настоящее. Успешный западный агробизнес ассоциируется именно с такими фермерами, которых там к тому же не без основания считают «солью земли» — лучшими гражданами и патриотами. А вот неэффективность крупных советских колхозов и совхозов многие объясняют именно стремлением к гигантизму. Ту же идею, казалось бы, подтверждает и новейшая динамика российского агробизнеса: колхозы и совхозы за 90−е годы сократили производство почти втрое, а вот сегмент фермерских хозяйств постоянно рос.
Аналогичные процессы давно идут во всех без исключения фермерских странах, ведь в современном сельском хозяйстве, которое уже перешло на промышленную основу, огромное значение приобретает масштаб. Фермерская семья в состоянии обслуживать не очень большой земельный надел или стадо. Использовать производительную и дорогостоящую технику ей слишком дорого. Мелкий фермер не имеет достаточно финансовых и физических ресурсов и вынужден терять на процентах и дисконтах посредникам. В общем, при правильной организации труда (это, безусловно, важнейший фактор) крупные агроформы не только не уступают, но легко превосходят аграриев-индивидуалов по всем показателям. Мало кто знает, что одни из самых высоких показателей производительности сельского хозяйства наблюдаются в израильских «колхозах» — кибуцах. Например, по показателям удойности коров (более 10 тыс. литров на животное в год) они в полтора раза обгоняют своих коллег-фермеров из Северной Америки и Западной Европы и лидируют в мире.
Именно крупные агроформы (оценивая грубо, от сотен гектаров земли и голов скота независимо от их официального статуса) являются наиболее перспективной и конкурентной категорией производителей и в отечественном сельском хозяйстве. Из этого вовсе не следует, что фермерское движение или мелкая аграрная деятельность селян недостойны внимания и поддержки. Правильный вывод таков: надо стремиться не к умножению числа мелких игроков, а к обеспечению как можно более быстрого транзита успешных хозяйств от мелких форм к крупным. Отсюда же вытекает и важное следствие: очень желательно избежать дробления деградировавших предприятий на множество мелких участков, так как в условиях чересполосицы невозможно вести современное индустриальное агропроизводство.
Вроде бы юридически-правовых и институциональных ограничений для разворачивания частной инициативы в сельском хозяйстве особо и нет. Тем не менее объем аграрного производства товарных предприятий сейчас в 2,5 раза меньше, чем в советские годы, в то время как конкурентные отрасли химии и металлургии уже на десятки процентов превысили лучшие советские показатели. С начала десятилетия спад в сельском хозяйстве прекратился, но объемы аграрного производства увеличивались всего на 1,5–3% в год — кратно меньше, чем росла экономика в целом. Этот факт особенно удивителен, если учесть, что специалисты в один голос уверяют: на успешных агропредприятиях возврат на вложенный капитал составляет 20% годовых и более, а рентабельность может достигать сотен процентов.
Такое впечатление, что темную лошадку агробизнеса что-то удерживает от резвого бега.
Мелочи жизни
Начнем с деталей. Самое банальное узкое место — состояние сельской инфраструктуры, в первую очередь дорог. Не всегда хозяйство наслаждается асфальтированным полотном, но если такое и есть, почти наверняка оно не знало капремонта со времен СССР, а удручающее количество ям исключает езду по прямой. Строительство одного километра сельской дороги обойдется более чем в миллион рублей; так что подъездной путь к перерабатывающему предприятию или воссоздание сетки связывающих поля путей (десятки километров на хозяйство) может легко удвоить сумму затрат инвесторов. Еще хуже обстоят дела с инфраструктурой сервисной. Если за рубежом около 80% АПК представлено обслуживающими предприятиями (хранение, транспортировка, переработка), то у нас еще со времен СССР доминирует сельхозпроизводство. Этот недостаток всегда выливался в огромные потери собранного урожая (так, в СССР по пути к потребителю сгнивало более половины собранного картофеля), теперь же к традиционной проблеме добавился целый букет новых.
Отсутствие развитого рынка торгово-посреднических и складских услуг вкупе со слабым развитием кооперативного движения в среде множества мелких и средних производителей (не хватает российским селянам инициативы!) приводит к тому, что межотраслевой диспаритет теперь дополняется еще и ценовым диспаритетом внутри самого АПК. За годы развала советской централизованной системы доля аграриев в цене конечной продукции снизилась в два-три раза: молока — до одной трети от розничной цены, хлеба — до одной десятой, говядины — до половины. Например, перекупщики из Азербайджана выплачивают селянам за килограмм собранного картофеля лишь 2,5–3 рубля, а его цена в близлежащих мегаполисах оказывается в три-пять раз выше.
Неразвитость характерна для многих звеньев АПК и аграрных рынков: не хватает предприятий по производству сухого молока; в южных районах недостаточно зерновых элеваторов; в последнее время проблема дополняется нехваткой экспортных терминалов, способных обслуживать внешние поставки зерна. Чтобы обойти все проблемы, связанные с неразвитостью аграрных рынков и сервисов, в частности добиться сырьевой безопасности, российские холдинги распыляются на создание длиннющих вертикальных цепочек из разнородных бизнесов (см. выше), в то время как западное сельское хозяйство отличается высочайшей специализацией. Если у нас многие животноводческие предприятия имеют и комбикормовые заводы, и зерновое хозяйство, и торговые компании, то в США даже отдельные технологические стадии, например откорм скота, разбиваются по нескольким юридическим лицам (в зависимости от возраста животных).
Как и остальной отечественный бизнес, аграрии страдают от бюрократизма. Фермеры, например, ежегодно должны расходовать свои силы на заполнение множества детальнейших отчетов — с указанием точных затрат времени по каждому из рабочих дней, всех расходов и доходов с данными покупателей и т. п. Экспортеры зерна вынуждены тратить время и деньги на никому не нужные за рубежом отечественные ветеринарные сертификаты и терять рентабельность на месяцами возвращаемом НДС.
Часто упоминается кадровая проблема, но она, несмотря на депопуляцию, пьянство и отходничество, состоит не в нехватке людей, как часто полагают обыватели. Количество занятых на селе за годы реформ сократилось в полтора раза, однако оно по-прежнему избыточно для реально эффективного аграрного производства. Если в нашей полосе на 10 тыс. гектаров сельхозугодий приходится около тысячи колхозников, то за рубежом с обработкой таких площадей и содержанием стада справляется сотня человек и десяток временных наемных работников. Во многих регионах уже встает проблема трудоустройства избыточного персонала невысокой квалификации, а уровень безработицы в сельской местности (около 10%) стабильно выше городских показателей. Вместе с тем на селе существует острый дефицит грамотных управленцев среднего и высшего звена, способных организовать успешную производственную и финансовую деятельность предприятия. Крупным инвесторам приходится привлекать людей извне (в некоторых подмосковных хозяйствах заправляют и вовсе иностранцы), что с учетом низкого качества жизни в российской провинции оказывается очень непростой задачей.
Без земли и капитала
Решение вышеупомянутых «мелких» проблем в основном выходит за рамки аграрной политики и должно стать следствием общеэкономического и правового совершенствования. Вместе с тем на пути развития отрасли есть и два фундаментальных препятствия. Они затрудняют доступ крестьян к основным факторам производства и являются главными барьерами, сдерживающими приход новых инвесторов и расширение деятельности успешных игроков.
Одна из двух ключевых проблем лежит в плоскости взаимодействия с капиталом и регулятивной среды, это взаимодействие стимулирующей. В первую очередь речь идет о доступе аграриев к дешевым длинным деньгам (возможность получать кредиты под низкий процент). Может показаться, что деревня всегда умела обходиться без денег, но для организации высококонкурентного, рыночного производства это уже в корне неверно. Ведь агробизнес отличается длительным производственным циклом, когда вложение оборотных средств и получение дохода разделяет полгода и более. Фермеру, который в нужный момент не располагает свободными деньгами, приходится продавать продукцию в самое неудобное (по ценовым соображениям) время сбора урожая. Помимо сезонных для сельского хозяйства характерны еще более резкие межсезонные колебания. При отсутствии регулятивного воздействия аграрии страдают всегда — и в неурожай, и в урожайный год (от падения цен при перепроизводстве продукции).
Подавляющее большинство производителей если и имеют возможность работать с кредитами, то сталкиваются с очень высокими процентными ставками в 16–20%, а несколько лет назад это было 30% и более. Для многих агрокомпаний-середнячков, балансировавших на грани рентабельности, высокие ставки уже стали тем ударом, который столкнул их в долговую яму и привел к банкротству.
Подозрительность банкиров имеет свои объективные основания: размер заемщиков невелик, бизнес труднопредсказуем, а главное, рискован из-за сезонного фактора, природных бедствий и эпизоотий. Механизмы, нивелирующие эти недостатки, уже давно и успешно работают в развитых странах. Резкие сезонные и годовые колебания цен сглаживаются путем создания резервных фондов и обеспечения минимальной гарантированной закупочной цены на продукцию растениеводства. Банкиры широко применяют кредитование под залог будущего урожая, земли или скота, а риски снижает развитая система страхования сельхозпроизводителей. У нас все эти инструменты либо отсутствуют, либо практически не работают. И дело тут не в отдельных проблемах, которые можно разрубить одним махом, а в системной слабости.
Вот, например, возможность страхования посевов и будущего урожая — в принципе она существует и даже субсидируется из бюджета. Но эффективность такой поддержки и интерес к ней невелики. Государство выделяет компенсации с большим запозданием (большая проблема для аграриев!), участники должны соблюдать единые для всей страны и далекие от реальности тарифные ставки. Последние порой повышаются из-за резких межсезонных колебаний цен (резервный фонд у нас есть, но влияет он на ситуацию недостаточно), а сами страховщики из-за свой финансовой слабости и отсутствия профильных объединений не в состоянии обеспечить массовые выплаты в неурожайный год. Законодательство путает с терминами и не дает возможности однозначно определить категорию ущерба аграриев; отсутствие данных по урожайности и финансовым показателям затрудняет оценку рисков, для определения которых к тому же не хватает профильных специалистов.
Впрочем, сложности с доступом к капиталу не являются серьезной проблемой для самой перспективной категории аграрных игроков — крупных компаний и готовых войти в отрасль солидных частных инвесторов. Даже в посредственный для агробизнеса позапрошлый год лидеры отрасли имели хорошую доходность, и, казалось бы, в нынешних условиях они просто обязаны начать неудержимое расширение производства и вытеснить балласт, а точнее, скупить на корню и оживить множество «слабачков». Однако они сталкиваются с еще более трудноразрешимым препятствием в виде крайне затрудненного доступа к другому фактору аграрного производства — земле. Завод или парикмахерская может выбирать между множеством участков в разных концах города, а вот агропредприятию земли нужны обязательно рядом, чтоб не гонять людей и технику, и (или) большими массивами — разбросанные гектары крупным хозяйствам неинтересны.
Агропредприятие не имеет возможности, как за рубежом, выйти на региональный земельный рынок и подыскать себе интересное предложение по аренде или купле-продаже земли. Этого рынка у нас попросту не существует. Ведь большая часть земли, как и в дореволюционные годы, сейчас, по сути, не имеет владельца. В начале 90−х собственность агропредприятий была разбита между взрослыми селянами на паи, содержащие имущественную и земельную часть. С 2003 года у каждого из крестьян появилась возможность забрать свою землю, но в большинстве случаев она остается нереализованной, так что более 80% российских сельхозугодий находится в долевой (по сути совместной) собственности. Россия оказалась в очень сложном положении.
Чтобы земля превратилась в товар, надо выделить ее в натуре — определить конкретные границы участков, конкретных собственников, категорию и возможность использования. То есть провести на всех сельхозугодьях кадастровые работы. Но они находятся в зачаточном состоянии и, похоже, еще долго будут в нем пребывать. К такой работе плохо готовы территориальные службы Роснедвижимости и Росрегистрации (сложности и с кадрами, и с опытом, и с оборудованием, и с методикой оценки бонитета, стоимости земель). Но это самая маленькая трудность. Куда сложнее разобраться, как делить разнородное имущество между общими владельцами (все хотят землю поближе к дому и получше) и как относиться к крестьянам, желающим выделить земли из успешно работающих предприятий (контролируемых не ими, а менеджментом). Законодательство делает оформление исключительно сложным процессом с большими транзакционными издержками и необходимостью месяцами бегать по разнообразным ведомствам, а иногда и по судам (нам известны многолетние попытки получить свой земельный надел, так и не увенчавшиеся успехом).
Возможности использования земель сильно ограничены — их покупка иностранцами запрещена, перевод из одной категории в другую почти невозможен. Более того, коррумпированные чиновники могут быть не заинтересованы в легальном появлении неподконтрольных им крупных инвесторов, и законодательство дает им возможности этому воспрепятствовать. Региональные власти устанавливают собственные причудливые правила использования пашни, например лишая производителей возможности выбора высеваемых культур. Неясность с правами собственности не только тормозит развитие отрасли, но и в худшую сторону меняет отношение к земле и сужает возможности ее использования. Например, земли, находящиеся в долевой собственности, крайне сложно использовать в операциях залога.
Отчасти жесткие ограничения обоснованны, ведь даже в таких условиях ценные сельхозугодья были за бесценок скуплены у малограмотных крестьян, а земли вблизи крупных городов покрыла хаотичная застройка. Но не найдя разумный баланс и не сформировав цивилизованный земельный рынок, мы вряд ли сможем надеяться на массированные инвестиции в аграрную отрасль. Известно множество примеров, когда именно земельный вопрос сдерживает инвесторов от расширения или формирования нового агробизнеса. Скажем, компания «Интеко-Агро» приобрела в Белгородской области земли десяти хозяйств, вложила в приобретенные сельхозугодья десятки миллионов долларов, привезла в регион эффективных менеджеров, сумела развить новые производства и подняла зарплаты колхозникам. Однако в 2005 году компания оказалась в жесткой конфронтации с местной администрацией, в ходе которой несколько менеджеров пострадали от нападений неизвестных, а один был убит. Компании выдвинули обвинение в использовании «серых» схем и спекулятивной скупке земель для перепродажи. Затем по ее угодьям начали прокладывать дорогу к строящемуся железному руднику, который, по предположениям СМИ, и стал причиной конфликта.
Но даже решение всех этих проблем станет для крупных агропроизводителей не счастьем, а началом долгих мучений. Заложенный потенциал распада больших хозяйств на наделы пайщиков затруднит возможность проскочить стадию дробления на мелкие и не самые эффективные агроединицы. Крупные инвесторы должны будут запускать процесс вспять: скупать конкретные мелкие наделы, чтобы объединить их в крупные, пригодные для индустриального производства участки. Теоретически эту фундаментальную проблему можно устранить, законодательно ограничив права крестьян-дольщиков. Но как свести экономическое с социальным? Ведь власти должны не обделять, а наделять правами самую бедную и уже обделенную в ходе приватизации часть населения. Ответа на этот вопрос нет и в помине.
Две большие разницы
До сих пор мы говорили о сельском хозяйстве как о едином целом. Пора перейти к его отдельным направлениям.
И первое, что бросается в глаза, — огромное, не характерное для большинства других стран различие в «естественной» конкурентоспособности двух основных направлений сельского хозяйства.
Основные направления растениеводства высококонкурентны по мировым меркам. Более того, огромные ресурсы просто обязывают превратить их в крупные направления российского экспорта. Крайне низкая стоимость (гектар чернозема обойдется в 50–200 долларов — на два порядка дешевле, чем за рубежом) и изобилие пахотных угодий, а также их высокое естественное плодородие минимизируют издержки именно на тех направлениях, где главным фактором производства является земля. Преимущества оказываются особенно значительными в производстве зерновых и масличных культур, не требующих интенсивного использования техники, удобрений и труда (то есть других факторов производства). Такой вывод подтверждается данными статистики, стабильно фиксирующими наивысшую рентабельность именно по этим продуктам, а также фактом превращения нашей страны в крупнейшего экспортера зерновых и масличных.
Конкурентные направления, по большому счету, в персональной поддержке со стороны государства не нуждаются. Главное, чтобы власти не пытались сбить цену на экспортируемую продукцию, заперев ее внутри страны. А вот большинство направлений российского животноводства требует куда более трепетного отношения. Ведь по мировым стандартам они неконкурентны (в особенности это касается разведения крупного рогатого скота), что подтверждается низкой рентабельностью, более длительным и более глубоким спадом в этой отрасли по сравнению с растениеводством. В наших природных условиях всегда будут велики издержки на стойловое содержание скота и фуражные корма, а из-за холодной зимы потребуются значительные расходы на фундаментальное строительство и отопление. Крупный рогатый скот не может выпасаться более полугода, а поэтому требует значительного количества дорогостоящих фуражных кормов. Для сравнения: в США, где птицеводство в последние десятилетия перебазировалось в теплые южные штаты, куриная тушка стоит в супермаркете около полутора долларов, тогда как в России — не менее трех. А в Бразилии, где крупный рогатый скот может пастись почти круглый год и использовать подножный корм, себестоимость говядины в два-три раза меньше российской.
Из всего этого можно сделать два основных вывода. В российских условиях вряд ли целесообразно стремиться к максимально полной «переработке» производимого в стране зерна в мясо. Эффективность этого процесса у нас будет много ниже, чем за рубежом. В то же время развитие импортзамещающего производства и обеспечение продовольственной безопасности (а нынешняя 40−процентная зависимость от импорта мясо-молочной продукции явно этому критерию не удовлетворяет) требует постоянного протекционизма в отношении животноводства. Как уже продемонстрировал опыт СССР, концентрация на прямых дотациях, искусственном занижении внешних для отрасли издержек (например, стоимости кормов, электроэнергии и т. п.) — путь в рыночных условиях тупиковый. Куда разумнее сохранять внутреннюю конкуренцию, ограничив возможности заведомо более сильных внешних конкурентов и параллельно стимулируя собственное производство с помощью льготных кредитов. Для адекватного эффекта стратегия усечения импорта должна быть долгосрочной, чтобы гарантировать инвесторам будущую доходность, а сам этот процесс — не быстрым, чтобы внутренние производители успели закрыть выпадающие объемы. Аналогичная среда нужна и некоторым отраслям растениеводства, в частности производству сахарной свеклы и риса, которые также жестко конкурируют с товарами-субститутами из стран с более благоприятным климатом.
О процветании и тараканах в головах
Новейшие тенденции в сельском хозяйстве и отношение к нему нынешних чиновников производят двоякое впечатление. После ельцинского безвременья в нынешнем десятилетии российские власти наконец-то начали принимать правильные системные решения. В 2000 году были введены квоты на импорт сахара и мясных продуктов, которые впоследствии были дополнены заградительными мерами по некоторым другим товарам. В 2005 году был одобрен, а затем запущен национальный проект по развитию агропромышленного комплекса стоимостью 1,5 млрд долларов, нацеленный на развитие инвестиционного процесса и ликвидацию некоторых из вышеописанных узких мест. Поддержка животноводства и малых форм агробизнеса, льготные кредиты на закупку племенного скота и строительство новых ферм, портовых элеваторов, акцент на поддержку слабейших и нуждающихся в финансах сегментов, животноводства и малых агропредприятий, поддержка лизинга техники… Несмотря на сомнительное во многих случаях исполнение (аграрии жалуются на монополистское поведение Рослизинга, усложненный множеством процедур доступ к льготным кредитам), все упомянутое стало ключевым фактором роста для многих направлений — птицеводства, свиноводства, производства сахарной свеклы и риса.
Однако блестящие возможности, которые теперь дают нам ценовая конъюнктура и мировой спрос, мы, похоже, упускаем. Уж слишком мало сделано для ликвидации двух главных проблем — обеспечения легкого доступа аграриев к капиталу и земле. Более того, стратегические решения вызывают опасение, что наши власти готовы сдать и нынешние небольшие аграрные завоевания. На близящихся к завершению переговорах о вступлении в ВТО сельское хозяйство, как и другие небольшие отрасли, было принесено в жертву. Россия приняла на себя обязательства по увеличению мясных квот и дальнейшему открытию и без того либерального агрорынка, фактически признав западную практику сверхвысоких субсидий. После резкого роста цен на продовольствие впервые были приняты законодательные нерыночные меры по ограничению доходов сельхозпроизводителей, введены прецедентные для нас пошлины на экспорт зерновых культур. Цены на продовольствие пока отыграли лишь толику диспаритета и наверняка продолжат свой рост, так что, судя по нынешней риторике властей, аграрии могут столкнуться с еще более заметным вмешательством в рыночное ценообразование.
Как кажется, адекватному отношению к сельскому хозяйству препятствует ряд укорененных в сознании россиян мифов.
«Давление на село допустимо, а всякий протекционизм излишен, потому что главная задача — накормить бедных россиян» — такое популярное утверждение выглядит гуманно, но абсолютно неактуально. Ведь оно де-факто означает перераспределение средств от нищих селян в пользу более состоятельных горожан, или от бедной, нуждающейся в инвестициях отрасли в пользу «страдающего» от огромного профицита бюджета, который и обязан заниматься соцобеспечением. Дешевое зерно от «богатых» крестьян и газ по европейской цене от «бедного» «Газпрома» — самое циничное для нашей страны сочетание, которое лишь вернет нас к плачевно закончившейся для СССР формуле «нефть в обмен на продовольствие».
Еще популярнее советское представление о сельском хозяйстве как о чем-то примитивном и малозначительном для страны в целом и высокотехнологичной экономики в частности. Но современное аграрное производство уже немыслимо и неконкурентоспособно без сложных машин и технологий. За рубежом, например, многие годы развивается так называемое точное сельское хозяйство. GPS-навигаторы и радиосвязь дают фермеру возможность научными методами проанализировать множество данных для каждой коровы и чуть ли не для каждого квадратного метра пашни, чтобы помочь ему принять обоснованное знаниями из биологии, физики, химии и экономики решение. Работа в таком агробизнесе требует от фермера несопоставимо больше опыта, знаний и мозгов, чем позиция менеджера в средней московской фирме, где квалификацию можно наработать за год. Скромное в статотчетах сельское хозяйство на самом деле дает жизнь большому букету обслуживающих и перерабатывающих его продукцию отраслей, которые даже в развитых экономиках обеспечивают около 20% валового внутреннего продукта; американский АПК во всех смыслах солиднее нашего ТЭКа. Наконец, сельское хозяйство оказывается куда ценнее любой из промышленных отраслей с социальной точки зрения. И не только потому, что мы обойдемся без телевизора, но не проживем без еды. Доходы отечественных промышленных корпораций склонны концентрироваться в крошечных географических точках и у небольшого числа проживающих в Лондоне и Москве олигархов, в то время как прибыли агропредприятий «размазываются» по огромной территории и широкому пласту людей. Именно с благополучием сельского хозяйства будет связан облик 90% обжитых территорий нашей страны.
Пора избавляться от мифов — они дорого нам обходятся.
Эксперт
По этой статье комментариев нет. Обсудить статью
