Аркадий Злочевский: «У нас почему-то считается, что засуха – это очень плохо…»

Глава российского зернового союза о невыученных уроках 2010 года и ценах на продукты осенью

«АПК сильно пострадает, главным образом не от засухи, а от нерыночных действий властей. Да и засуха в мировой практике в нормальных системах регулирования выгодна для крестьян», — считает президент российского зернового союза Аркадий Злочевский. В интервью «БИЗНЕС Online» он объясняет, как регулирование цен, неотрегулированный механизм страхования и экспортные квоты приводят аграриев к отсталости и банкротству. При этом подорожание продуктов в магазинах все равно, по его мнению, неизбежно — затраты растут бешеными темпами, а субсидии попадают не в те карманы.

«В масштабах страны ничего не пострадает»

— Аркадий Леонидович, летние и летне-осенние засухи являются наиболее губительными. В зависимости от продолжительности и силы температурного воздействия они причиняют значительный вред как ранним, так и поздним зерновым и другим однолетним культурам, а также плодовым растениям. Насколько пострадает урожай в этом году?

— В масштабах страны ничего не пострадает. Будем иметь примерно второй [по объему в истории] урожай [зерновых], около 130 миллионов тонн. Так что, в принципе, все хорошо. Часть регионов, которые пострадали от засухи, компенсируются другими, такими как Кубань, Ставропольский край, которые станут получать рекорды в этом году.

— То есть на Кубани и Ставрополье все хорошо?

— Да.

— А какие регионы пострадают?

— Кое-что будет задето в Поволжье и Центральной России.

— А в Сибири как дела? Там же леса горят страшно, каждый день нам об этом рассказывают.

— Да, там тоже есть проблемы, но не глобальные для региона. Тоже отдельные районы пострадают.

— Где-нибудь у нас уже введен режим чрезвычайной ситуации, как в 2010 году было?

— Нет. Пока я что-то не вижу парада режимов чрезвычайных ситуаций. Для них и почвы еще нет, потому что режим ЧС — это глобальная катастрофа, он вводится для того, чтобы получать компенсации у федерального центра.

— Наши читатели нередко сравнивают ситуацию с 2010-м, когда очень много всего погибло. Насколько правомерны данные параллели?

— Это небо и земля. В 2010 году у нас было менее технологичное производство. Мы потеряли 30 процентов и даже больше от планировавшегося урожая [зерновых]. Он предполагался на уровне 96 миллионов тонн, а потери составили 30 с лишним миллионов. Реальный урожай оказался 67 миллионов тонн, а по отчету — 60,9 миллиона. Много зерна тогда попрятали от отчетности.

— А какая ситуация в РТ?

— В Татарстане тоже пестрая картина. Какие-то районы неплохо себя чувствуют, какие-то похуже, но в целом в республике никакой катастрофы нет. Все, в общем-то, достаточно неплохо.

— Сколько гектаров или какая часть посевных площадей в России уже поражена засухой? Есть такая статистика?

— Данная статистика есть у погодников, тех, кто занимается отслеживанием погоды. Они вводят индексы засухи, в том числе индекс вегетации, или NDVI, как его обозначают в исследованиях состояния посевов. Но здесь тоже надо понимать, что сейчас эту статистику будет правильно вести по погоде, поскольку они отслеживают территории, а не по урожаю, потому что засуха в 2021 году достаточно поздно случилась. Если бы она в таком жестком варианте была раньше, то все оказалось бы намного хуже, поскольку не хватало бы влаги для вегетации растений. А так фактически у нас основной пик засухи пришелся на старт уборки. Она идет с середины июня, и ничего критичного поэтому происходящее не вызывает.

«Крестьяне идут на страхование в основном из-под палки»

— Как у нас обстоят дела со страховкой урожая? С 2010 года, когда об этом много говорилось, что-то изменилось в лучшую сторону?

— Нет. В лучшую сторону ничего не поменялось, только в худшую все меняется. У нас есть программа страхования с государственной поддержкой, и в основном все негативы оттуда. Медленно и в достаточно некомфортной среде развивается страхование по несубсидированным программам. И сейчас довольно активно страхуются урожаи по индексу засухи, так называемое индексное страхование. По нему все работает достаточно неплохо. Там есть и практика, и неплохие шансы получить возмещение в случае, если вы попали под засуху и посевы погибли или пострадали. А вот по страхованию с господдержкой практически нет шансов получить возмещение. Оно навязывается. На него идут крестьяне в основном из-под палки, так как им угрожают не платить субсидии по другим программам, если не застрахуются. Надо застраховаться и принести страховку чиновникам местной администрации для того, чтобы получить другие субсидии. Это своеобразный рычаг давления, который работает и заставляет страховаться, хотя желания особого делать подобное у людей нет. А желания нет потому, что не получишь возмещения. И сам механизм, закрепленный в законе о страховании с господдержкой, неадекватен. Мы страхуем недоборы, а никто не понимает, что это такое. Поэтому страховщик всегда может отбояриться от возмещения, там куча лазеек для этого, просто огромное количество. И крестьяне не понимают, как обсчитываться, что считать недобором, а что нет. По идее, нам надо было бы поменять данную модель на испанскую — так называемое покрытие от катастрофической гибели. Простое, дешевое, работает там как из пушки. Но у нас страховщики активно сопротивляются.

— Ассоциация агробизнеса, зерновой союз ставили указанный вопрос перед властью и что власть говорит на это?

— Да, ставили, и неоднократно, но у нас, к сожалению, минсельхоз занимает позицию поддержки страховщиков, а не крестьян в вопросе страхования. Это уже многолетняя традиция, и, сколько ни обсуждали, все идет в пользу страховщиков, в связи с чем сельским жителям подобное не интересно. Почему-то считается, что крестьяне ничего не понимают в механизмах страхования, не особо компетентны, и поэтому что их слушать для вырабатывания данных механизмов. Они, мол, не специалисты. Вот такая позиция и у министерства сельского хозяйства в том числе.  

— А вообще насколько сильно может сейчас пострадать агробизнес в целом — и от природных катаклизмов в виде засухи, и от рукотворных в виде искусственного ограничения роста цен на сельскохозяйственную продукцию и продукты питания?

— Очень сильно пострадает, главным образом не от засухи, а от нерыночных действий властей. Да и засуха в мировой практике в нормальных системах регулирования выгодна для крестьян. Она и мотивирует и стимулирует производственные процессы. Например, в 2013 году в Соединенных Штатах Америки в пшеничном поясе была засуха не менее жесткая, чем в РФ в 2010-м. Даже, наверное, пожестче, чем у нас. Но там такие технологии, что они потеряли всего 10 процентов урожая, а не 30, как мы в 2010-м, и плюс к этому США еще и заработали, получили страховое возмещение. А заработали на росте цен, которые никто не ограничивал, как у нас. В Америке никому в голову не пришло это делать. Цены поднялись, и крестьяне дополнительно выручили денег, несмотря на то что урожай на 10 процентов снизился по отношению к предыдущему году, когда засухи не было, и еще получили дополнительное возмещение по погибшим посевам от страховых компаний. Таким образом, данный процесс оказался весьма выгодным с экономической точки зрения. Естественно, в дальнейшем это промотивировало их наращивать и производственные процессы, и технологии улучшать и так далее и тому подобное. А в России все наоборот. У нас почему-то считается, что засуха — это очень плохо для экономики, крестьянских карманов, и она реально выливается в плохие вещи, потому что государство принимает решение цены ограничить… Вот отчего-то они не должны расти, несмотря ни на что. Не происходит компенсации девальвации рубля в крестьянских карманах из-за подавления цен. Это, естественно, не может ничего стимулировать, а способно только демотивировать производственные процессы.

— А кто в большей степени пострадает от подобного — крупные холдинги, средние хозяйства, фермеры?

— Да все по цепочке страдают. Просто у крупных субъектов есть возможность для диверсификации, и они, как правило, имеют разносторонние инвестиции в разных направлениях, в том числе и в животноводстве. Животноводство может выиграть от тех мер, которые приняли, а растениеводство — проиграть. В результате крупные хозяйства имеют возможность компенсировать потери растениеводства за счет животноводства. А у мелких и средних хозяйств такой возможности нет, и они страдают больше всего.                      

— Власти принимают какие-либо меры для того, чтобы помочь этим людям и хозяйствам, и насколько они действенны?

— Нет, не принимают и меры не действенны. По идее, власть в данных условиях должна была бы провести реформу страхования и за счет страхования возмещать потери. Это самый правильный и объективный путь. Но реформа страхования не просматривается, там, напротив, дело обстоит все хуже и хуже. Возмещения не получить, и в результате компенсации не происходит. Заявленные компенсации за счет введенных ограничений вроде как направляются в регионы, но они попадают не в те карманы, в которых потери произошли. К крупняку очень серьезно все идет. Крупные агрохолдинги в основном от этого выигрывают и львиную долю данных субсидий просто съедают. И эта компенсация же далеко не полная. Если потери в прошлом сезоне составили порядка 200 миллиардов рублей в карманах крестьян от введенных ограничений на экспорт, то со стороны госбюджета компенсировано только 40 миллиардов. В 5 раз меньше, чем потери, понимаете? И указанные компенсации, еще раз подчеркиваю, попадают не в те карманы, в которых потери произошли.

«Мы просто отдали рынок конкурентам»

— В целом после 2010 года какие-то выводы сделаны были — власти страны пересмотрели программы поддержки, комплексы мер, режимы и механизмы финансирования?

— Нет. Засуха 2010-го практически ничему не научила. Мы под засуху 2010-го вводили эмбарго, в результате государство даже не заметило, что потом, в 2011 году, вывезли недовывезенный ресурс, и сколько осталось. Мы вошли в засуху тогда, в 2010-м, с рекордными запасами — 26 миллионов тонн. На тот момент они были рекордными, мы получили 67 миллионов тонн урожая. То есть ресурсов вполне хватало для того, чтобы прокормить страну, и никто бы ни в чем не пострадал. Но при этом 15 августа 2010 года ввели эмбарго, прямой запрет на вывоз, что породило массу проблем и только дополнительно вынуло деньги из карманов крестьян. Они недозаработали, несмотря на засуху. 

— Что, и в технологическом плане тоже никаких выводов не сделано? Я имею в виду засухоустойчивые сорта растений, мелиорацию, защитные технологии, позволяющие сохранить посевы.

— Научные разработки идут на эту тему, но нужно понимать, что лучше всего работает технологическая составляющая, именно она в первую очередь позволят защищаться от погодных катаклизмов. А для того, чтобы соблюсти всю технологическую цепочку, должно хватать средств, потому что любые технологии стоят денег. Нужны инвестиции, а их никто не защищает. Крестьяне рискуют на свой страх и личную ответственность, и получается такая вещь, когда мы вводим, например, ограничения на экспорт, как сейчас, и это означает, что подобные инвестиции становятся очень рискованными. Финансовые потери от продаж не позволяют окупить произведенные инвестиции, что довольно сильно ограничивает технологические возможности. То есть вкладываться в технологии слишком рискованно и государство не защищает данные инвестиции. Поэтому никто и не вкладывается, и потери большие от катаклизмов. Если по всей цепочке технологии соблюдались бы, потери были бы гораздо меньше.       

— Вы говорите, что в 2010 году имелись большие запасы зерновых, которые позволили нам пережить эту ситуацию без потерь. А сейчас есть запасы? Насколько они велики и чем могут помочь?

— В настоящее время у нас запасы тоже достаточно большие. Они не на рекордном уровне, в 2017 году были больше, но на втором месте по количеству запасов в историческом разрезе за все время современной России. Данная причина тоже связана с ограничениями: запасов оказалось бы меньше и было бы все стабильно с точки зрения ценовой обстановки, если бы эти ограничения не вводились. А в результате ограничений государство установило [квоту] на прошлый сезон в 17,5 миллиона тонн, из которых реально вывезенных меньше 10 миллионов. Квота не выбрана. Это все недовывоз, который лег в запасы.   

— Недовывоз случился именно из-за ограничений, а не из-за того, что спроса нет?

— Конечно. Мы просто отдали рынок конкурентам. Они от этого выиграли финансово и экономически.

— Что будет с ценами на продукты питания? Уже сейчас интернет полон слухов и разговоров о том, что осенью цены на продовольствие скакнут из-за засухи.

— При таком урожае ссылаться на засуху грешно. Засуха здесь вообще не при чем. Но подобное не означает, что цены на продукты не вырастут. Они могут подняться, но совсем по другим причинам. Не из-за того, что у нас зерно дорогое, сырье какое-то, или недоступно что-то из этого, а просто потому, что решения, которые принимаются в отношении финансового сектора, на поверхности, а решения в части ресурсов, потребляемых сельским хозяйством, скрыты. О них молчок, никто ничего не говорит. Например, о том, что цена на удобрения выросла на 100 процентов по сравнению с прошлым сезоном. А это же все отражается в себестоимости. Добавьте сюда стоимость энергетики, транспортировки. Всё растет, причем далеко за пределами темпов официальной инфляции. Все ресурсы растут очень быстро. Продовольствие не может стоять на месте в таких условиях, поскольку подобное ложится в его себестоимость. А при чем здесь урожай, зерно, засуха? Вообще никакого отношения к этому не имеет.

— В результате такой политики сколько хозяйств обанкротились или близки к этому? Есть такая статистика?

— Статистика имеется у государства, только она опаздывает. Мы информацию по прошлому сезону получим только в следующем году, даже не в 2021-м, хотя сезон у нас был 2020/2021. Только в 2022-м будет объективная статистика и мы увидим картину.

— Но вообще как себя чувствует сектор? К вам же наверняка приходят данные с мест.

— Конечно. Плохо себя чувствует. Из-за ограничений целый ряд мелких и средних хозяйств обанкротились и ушли с рынка, переформатируют свой бизнес. Я уже не говорю о таком явлении, как перераспределение по посевам у тех, кто остался на плаву. Те культуры, которые стало невыгодно сеять, сеять не станут, а будут искать другие ниши, не задетые регулированием, для того чтобы исправить свою экономическую ситуацию.

— То есть перекос произойдет по культурам — чего-то будет с избытком, а чего-то не окажется вообще?

— Ну конечно.

— А в большей степени что пострадает, а что нет?

— Сейчас еще рано говорить, пока эта волна только разрастается. Реальное перераспределение увидим во время осеннего сева. Посмотрим, как мы озимые отсеем, потому что к нынешнему сезону озимые сеялись в прошлом году, под нынешний урожай [зерновых], и данный сев был рекордным по объему площадей — 19,2 миллиона гектаров. За все исторические времена подобное рекорд по озимым посевам. А это главная основа и фундамент, по пшеничному урожаю в первую очередь. В нынешнем сезоне у нас урожай по пшенице очень хороший, не рекордный, но 82–83 миллиона тонн пшеницы получим в 2021 году. За счет указанных площадей. А что будет с озимым севом осенью, мы посмотрим и увидим. Этот сев будет главным показателем, лакмусовой бумажкой всех мер.

— А что у нас будет с экспортом? Не получится в результате перераспределения, о котором вы говорите, так, что хорошее высококлассное зерно уйдет на экспорт, а нам будут печь хлеб из оставшегося кормового зерна — такие разговоры то и дело возникают?

— Нет, тут все ровно наоборот. Экспортные ограничения в первую очередь ударяют по высокому качеству. Риски там, связанные с качеством производимого зерна, будут дальше. Поскольку инвестиции не оправдывают себя, естественно, они не будут осуществляться. Мы станем массово производить более низкого качества зерно. Почувствуем это только в следующем сезоне. В данном сезоне мы подобное не ощутим никак. 

— Странно, конечно, все. На протяжении уже, наверное, лет 8 на всех форумах чиновники разных уровней рапортуют, что сельское хозяйство растет невиданными темпами, опережает другие сектора экономики, и мы становимся уже не энергетической, а сельскохозяйственной супердержавой, и это не слишком сочетается с тем, что вы говорите. И главное — что дальше произойдет с агросектором, в частности с растениеводством, он расти-то будет дальше?

— Это зависит от дальнейшей политики. Если мы застрянем в данном режиме ограничений [цен] и жесткого прессинга [со стороны власти] надолго, то, конечно, начнем потихонечку сворачиваться. Будет подобное дестимулировать производство в первую очередь, и через какое-то количество лет мы это почувствуем и увидим. Произойдет как в Аргентине, когда под аналогичным прессингом страна сократила количество производимой пшеницы и стала переключаться на не задетые регулированием культуры, в первую очередь на кукурузу и сою. Примерно то же самое нас ожидает, если такая политика продлится долго. Если удастся отменить указанные ограничения в каком-то обозримом будущем, то этого может не случиться. Все возродится, реанимируется и продолжит развиваться.

— Поток желающих войти в агробизнес, который наблюдался ранее, остается прежним или люди уходят из данного сектора?

— Уходят, конечно. Поток сокращается. Инвесторы пугаются, не понимают, как им дальше инвестировать и, естественно, перестают вкладывать. Пытаются вытащить то, что уже вложено, и уйти в иные сектора.

— А что в других странах, есть где-то засуха или прочие катаклизмы? Что будет с ценами на мировом рынке в этом году?

— Да нет, там ничего такого не происходит. Рекордный урожай зерна в мире. Цены растут. В основном из-за наших решений, потому что мы своими решениями задрали мировые цены [на пшеницу] в 2020-м на 60 долларов. Естественно, такое повышение цен, которое мы произвели, промотивировало, простимулировало [более значительные] посевы в других странах. Мы породили обострение конкуренции. Занимая пока еще первое место по поставкам пшеницы в мире, настроили конкурентов на то, что это «святое место» освобождается от России и его надо занимать. И они его уже активно занимают, а нам возвращается бумерангом, потому что площади выросли под посевами пшеницы и вообще в мире рекордно выросли [посевные] площади. Естественно, это сгенерировало дополнительный спрос на удобрения, в результате цена для нас на удобрения и ушла вверх на 100 процентов по отношению к прошлому году.