Когда в январе стало известно, что «Русагро» готовит вторую попытку провести IPO и рассчитывает разместиться в Лондоне, многие удивились: весной 2010 г. группа отказалась от размещения в последний момент из-за волатильности рынков. А после засухи 2010 г., когда некоторые хозяйства в Центральной России и Поволжье потеряли до 80% урожая, казалось, что биржи для компаний российского АПК закрылись надолго. Но «Русагро» удалось не только разместиться, но и стать по итогам размещения крупнейшим публичным агрохолдингом страны. Какие вопросы во время road show особо интересовали западных инвесторов, за счет чего компания рассчитывает увеличить выручку по итогам года почти в полтора раза и звали ли ее в народный фронт, в интервью «Ведомостям» рассказал Максим Басов.

— Какова реальная себестоимость тонны пшеницы в этом году?

— Главный переменный фактор себестоимости тонны — урожайность, так как затраты на гектар известны. Урожайность хоть и будет высокой, но пока непонятна, потому что в этом году тоже не все так хорошо. Например, в центральных регионах была засуха. Конечно, не такая, как в прошлом году, но достаточно сильная. Например, в Тамбове или Воронеже серьезных осадков не видели уже два месяца, а вот в Белгороде, напротив, осадков выпало очень много. Хотя урожай все равно будет если не рекордный, то миллионов 85 точно. Вопрос в другом: каким будет урожай по отдельным культурам. Например, из-за [последствий] прошлогодней засухи озимых посадили меньше, чем обычно, но зато урожайность по ним будет неплохая: зимой не было ледяной корки, да и сами по себе они более сильные. А яровой ячмень, посаженный летом, естественно, пострадал из-за сухой погоды в средней [полосе] России. Зато ячменя посадили очень много, пытаясь компенсировать недосев озимой пшеницы. В целом урожай будет неплохой, просто цена будет низкая. Многие, конечно, надеялись на более высокую цену.

— Если посмотреть на историческом отрезке, например за 20 лет, по вашим ощущениям, в этом сезоне урожайность будет средняя, ниже среднего или выше среднего?

— Я скажу так: по компании мы ожидаем урожайность выше средней по всем культурам, кроме ячменя. По ячменю урожайность, наверное, будет средней, на уровне 2007-2009 гг., может быть, чуть выше средней. По озимой пшенице, подсолнечнику, свекле ожидаем очень хорошую урожайность.

— В прошлом году, если бы не засуха, Россия могла поставить абсолютный рекорд по урожаю сахарной свеклы — более 35 млн т. В этом году, судя по вашему оптимизму, рекорд наконец состоится?

— То, что в этом году с 99%-ной вероятностью свеклы будет не просто много, а сколько Россия не производила никогда, — точно. Например, в Воронеже и Тамбове посадили на 20% больше, чем в прошлом году. Причем в некоторых регионах, например в Тамбовской области, будет большой профицит свеклы.

— Благодаря природе?

— В том числе — здесь много причин. Во-первых, свекла в российском растениеводстве самая выгодная массовая сельхозкультура. Цена на сахар в мире находится на высоком уровне, и сельхозпроизводителям выгодно расширять посевы. Во-вторых, переработчики свеклы, включая нашу компанию, наращивают мощности переработки. Медленно улучшается технология почвообработки и техника в хозяйствах, что ведет к улучшению урожайности. Соответственно, в этом году посевные площади были увеличены до более 1,2 млн т, а урожайность будет высокой: 35-40 т против 18 т в прошлом году.

— Будет ли такой результат стабильным? Или такой урожай свеклы уникален только для этого года?

— Существует долгосрочный тренд — производство свеклы однозначно растет. Дело в том, что в мире сложилась уникальная ситуация, не слыханная еще три года назад: производство свекловичного сахара на современных крупных заводах стало не намного уступать по себестоимости производству сахара-сырца.

— Как так получилось?

— Во многом это связано с ситуацией в Бразилии — крупнейшем экспортере сахара-сырца, а не с нашими успехами. В мире растет потребление сахара, и Бразилия не может с этим справиться одна. Из-за очень успешного развития экономики Бразилии укрепляется бразильский реал и, следовательно, растет себестоимость производства сырцового сахара. Поэтому общий тренд однозначен: потребление свекловичного сахара в России будет расти. Прекратит ли Россия когда-нибудь завозить сырец? Возможно. Но это долгий процесс.

— Но с точки зрения агротехнологий сахарная свекла — не такая простая культура: засевать ее на одной и той же земле можно только раз в четыре года, а доставлять ее с поля на завод на большие расстояния неэкономично. Выходит, существенно поднять ее урожай не так-то просто?

— Ну и что?! В России очень много земли! Даже если взять всю землю только в радиусе 70 км от 78 работающих сахарных заводов, то Россия точно может производить сахар для всего Таможенного союза. Хотя белорусы — сильный конкурент.

— Кстати, про Таможенный союз. Вас интересует приобретение доли в «Белгоспищепроме», объединяющем все крупнейшие предприятия пищевой промышленности, или его отдельных активов?

— Это любимое детище [президента Белоруссии Александра] Лукашенко, как, впрочем, и весь белорусский агропром. Но если компанию будут выставлять на продажу, мы, естественно, проявим интерес. Хотя в России сейчас есть [сахарные] заводы, ничем не уступающие белорусским. Так что «Белгоспищепром» — интересный объект, один из нескольких.

— Газета «Самарское обозрение» сообщала, что «Русагро» присматривается к элеваторам в Поволжье. Это правда?

— Не присматриваемся. Зачем нам элеваторы, когда [на рынке] в этом году будет такое количество семечки?! Если она будет хорошего качества, мы просто будем закупки делать каждый месяц. Хотя для себя из повестки мы этот вопрос полностью не исключаем, но [если это произойдет, то] не в ближайший год точно.

— А какие активы вас интересуют в ближайший год?

— С этого года после размещения акций наше соотношение долг/EBITDA однозначно станет меньше единицы, может быть, даже половина; соответственно, у нас есть капитал. Естественно, мы ищем возможности, как его использовать. Мы рассматриваем возможности покупок во всех отраслях.

— В сахарном бизнесе предлагается что-нибудь к продаже непроблемное?

— Ни в одной отрасли за низкую цену нет ничего не проблемного. Всегда стоит выбор: приобретаешь либо проблемное, либо дорогое. Как только стороны договариваются по цене, сделка совершается, если не договариваются — то нет. У «Русагро» сегодня нет ни одной сделки, о которой я мог бы заявить публично. Но кроме сделок M&A есть другие отличные возможности для роста внутри наших дивизионов. Например, начать использовать генно-модифицированное сырье (ГМС), если в России будет разрешено этим заниматься. Я считаю, это правильная дорога и рано или поздно это произойдет, так как по этому пути идет почти весь мир. Поэтому лучше начать раньше, чем позже. Первая культура, с которой можно начать использование в переработке генно-модифицированной продукции в России, как раз свекла, потому что она проходит 100%-ную глубокую переработку. Если нам разрешат этим заниматься, то конкурентоспособность российской сахарной отрасли увеличится еще больше.

— Вы лоббируете этот вопрос на официальном уровне или пока это лишь ваша идея?

— Планируем начать дискуссию на внутреннем уровне наших ассоциаций в конце года — зерновой и сахарной.

— То есть пока это только ваша идея?

— Она не только моя. Насколько я понимаю, большинство участников рынка считают, что это правильный путь, хотя структурированной целенаправленной работы в стране в этом направлении еще не велось. Но думаю, что она скоро начнется.

— Проиллюстрируйте, пожалуйста, в деньгах выгоду от использования ГМС.

— Мы не считали, но, например, с помощью генно-модифицированных семян, орошения и точечного земледелия можно повысить объем производства сахара с одного гектара как минимум в два раза. Одна из проблем российского сельского хозяйства — маленький набор культур, который приводит к задержке развития сектора АПК. Например, пшеницы уже достаточно и больше не нужно. Возможность же работы с некоторыми ГМС — рапса, сои, кукурузы — позволила бы крестьянину диверсифицировать севооборот.

— В долгосрочной перспективе вы исследовали, как это будет влиять на организм человека?

— Нам не надо проводить исследования. Ведущие институты мира бьются над этим вопросом. Есть разные точки зрения. Наша компания маленькая в мировом масштабе, да и не наша это задача.

— Но вы же отдаете себе отчет, что использование генно-модифицированных семян — это огромные риски с точки зрения потребительского доверия?

— Это вопрос коммуникации и политики. В Америке, Бразилии, Китае эти технологии применяются повсеместно. Как профессиональное сообщество, мы должны на этот счет сформировать четкую позицию, а после начать образовательный процесс для населения и чиновников. Правительство не всегда понимает, что именно можно сделать для увеличения конкурентоспособности отрасли, поэтому, как профессиональное сообщество, мы обязаны объяснить.

— Но в конечном итоге не оттолкнет ли применение ГМС конечного потребителя, покупающего ваш продукт?

— Я уверен, что государство проанализирует, прежде чем принять решение, также прояснится и позиция потребителя. Потребитель, как правило, не обладает большим количеством информации, поэтому его мнение зависит от того, что он слышит из источников, которым доверяет. Пока же собственное мнение этих источников не сформировано, и нам нужно его сформировать.

На масложировом рынке будет жарко

— Из-за прошлогодней засухи в этом году многие крестьяне предпочли пшенице подсолнечник. В результате урожай ожидается рекордным. Как это повлияет на рынок?

— Ситуация на масложировом рынке будет интересная: из-за огромного урожая себестоимость производства масла упадет ниже плинтуса из-за низкой цены на семечку, а дальше ситуация будет развиваться в зависимости от мировой цены. Если она будет высокая, то МЭЗы заработают много денег; если низкая — не совсем понятно, что Россия с этими объемами будет делать. Единственным спасением для маслозаводов станет экспорт, но и на Украине урожай ожидается гигантский.

— В 2006 г. «Русагро» продала пять МЭЗов «Югу Руси», объяснив выход из масляного бизнеса низкой рентабельностью. А в начале этого года вы закрыли сделку по покупке Безенчукского МЭЗа. С чем связан возврат на рынок производства растительного масла?

— В сегменте бутилированного масла мы по-прежнему не видим никакой добавленной стоимости, поэтому отказались от его производства вообще. Наша стратегия — производство растительного масла для дальнейшей промышленной переработки и жиров, майонезов и соусов для конечных потребителей. Безенчукский МЭЗ с его нынешней мощностью 1100 т семечки в сутки — единственный современный крупный завод в Самарской области, которая является профицитной по семечке. К тому же наш завод расположен восточнее всех крупных российских МЭЗов, что дает нам конкурентное преимущество в поставках продукции на восточном направлении — в Новосибирск, Иркутск, Красноярск — и на юг — в Казахстан, Узбекистан, Туркменистан, Иран. В этом году цена на семечку подсолнечника будет особенно низкой, соответственно, в зависимости от масличности семян мы сможем произвести 140 000-150 000 т масла. Внутреннее потребление [компании] составит примерно 70 000-80 000 т, остальное мы рассчитываем продать на открытый рынок сегмента B2B.

— Вы говорите о поставках на юг, но поставки, например, в Иран практически монополизировал «Астон».

— Находясь в 14 км от Волги, мы вообще можем везти [масло] по реке в баржах, и никто с нами не сравнится, хотя этот вопрос мы только начнем изучать. Пока могу сказать, что мы сможем загрузить завод на 100% мощности. Хотя многое будет зависеть от ситуации на мировом рынке: если цена будет достаточно высокая, то Украина и весь юг России уйдут в экспорт, а мы, соответственно, будем работать [на внутреннем рынке]. Если нет, тогда усилится конкуренция, и, если у нас не будет продаж, мы просто не будем закупать семечку.

— То есть внутренний рынок для вас интереснее?

— Мы рассматриваем варианты выхода на Запад через северные и южные порты, но здесь нам придется конкурировать с заводами, у которых скорее всего будет меньше семечки, но зато у них будет логистическое преимущество. Здесь необходим комплексный анализ.

— Несколько лет назад беспрецедентный урожай семечки привел к «рубилову» в рознице: доходило до того, что бутилированное масло на полке стоило дешевле себестоимости. В этом году ситуация может повториться?

— Возможно.

— Да простит меня ФАС, но с точки зрения участников рынка выяснение отношений, когда на полке цена ниже себестоимости, никому из производителей не интересно.

— Бизнес — это взаимодействие людей, поэтому возможны разные сценарии развития.

— Насколько критической такая ситуация может оказаться для игроков рынка?

— Это зависит от того, какой у кого объем долга. Его вы сами можете посмотреть, я здесь добавить ничего не могу. Но повторюсь: все будет зависеть от мировых цен.

— При таких ожидаемых объемах урожая закупочная цена будет низкой. Это значит, что на следующий год крестьяне сеять семечку не будут.

— А что они будут сеять?

— Свеклу.

— Все подряд свеклу сеять не смогут, потому что возить ее на дальние расстояния — свыше 80 км — нет смысла. К тому же к свекле приспособлена не вся земля, и вдобавок это очень капиталоемкая культура. Свекла в производстве гораздо сложнее подсолнечника. В обороте «Русагро» семечка — конкурент свекле, поэтому занимает меньше 10%. В основном мы засеиваем семечку только там, где рельеф [почв] не позволяет эффективно заниматься свеклой. В этом году сделали упор на сою.

— В интервью Reuters вы говорили, что, если масложировой бизнес не получится укрупнить, вы продадите актив.

— Как менеджер могу вам сказать, что мы готовы продавать и покупать активы. Если нам поступит предложение продать какой-то актив по цене выше, чем та цена, которая может быть сформирована утвержденной нами стратегией развития, очевидно, мы его продадим. То же самое, если нам предложат купить актив по цене ниже той, которую, по нашим расчетам, мы могли бы получить в результате органического роста, — мы купим. Масложировой бизнес здесь не является исключением: если появится возможность увеличить наше присутствие в этом бизнесе (в чем мы заинтересованы, потому что этот актив самый маленький), мы это сделаем. Что касается других бизнесов, то у нас сформировано четкое понимание, как можно увеличить их в разы в течение определенного времени в связи с консолидацией этой отрасли.

Деньги в землю

— В этом году «Русагро» уже приобрела около 25 000 га сельхозземель. Планируете ли другие покупки в этом году?

— Мы хотели бы докупить, и у нас есть для этого капитал, но только по той цене, которая нас устроит.

— Аналитики инвестбанков в отчетах указывают, что прежде всего это могут быть участки в свекловичных зонах ваших заводов.

— Только под свеклу и расположенные не далее чем в 70 км от наших сахарных заводов. Мы занимаемся сельским хозяйством только ради свеклы, потому что только она дает окупаемость. Рентабельность на гектар по свекле гораздо выше, чем по любой другой культуре, — 30-50%. Добавьте к этому урожайность в 10 раз большую, чем по пшенице. Очевидно, что прибыль на гектар по свекле несравнима почти ни с чем. Если бы мы не занимались свеклой, мы бы вовсе не покупали землю, так как она бы не окупилась.

— Ваша стратегия — брать землю в долгосрочную аренду или приобретать в собственность?

— Нет смысла платить за актив, если его можно получить без уплаты капитального взноса. Поэтому, выбирая между возможностью взять в аренду или купить, мы выбираем аренду. Для некоторых людей, которые мыслят не всегда экономически, владение землей имеет дополнительную ценность, для нас же важнее денежный поток. Но если встает вопрос: купить землю или остаться вообще без земли, то иногда выгоднее купить. Так что мы каждый раз смотрим на имеющиеся варианты и выбираем для себя оптимальный. В прошлом году, например, нам пришлось купить 100 000 га, за которые мы заплатили рекордную для нас сумму — более 2 млрд руб. Столько мы за землю никогда не платили.

— Почему так произошло?

— Это бывшие активы «Стойленской нивы». Изначально мы брали эту землю в аренду на 11 месяцев с последующей пролонгацией договора, потому что нужно было разрешить некоторые юридические вопросы. Но через некоторое время, после начала наших работ на этой земле и с началом роста цен на зерновые, нам сказали: «Знаете, мы решили в долгосрочную аренду землю не сдавать. Хотите — покупайте». У них политика поменялась! А так как на землю были другие интересанты, мы были вынуждены ее приобрести.

— С 1 июля в силу вступили поправки, которые должны упростить оформление земли. Это поможет рынку?

— Мы не видим больших проблем с оформлением [земли]. Этот бюрократический процесс может занимать годы, но у нас работают грамотные юристы. Если оформление упростят, мы будем это только приветствовать, потому что тогда нам потребуется тратить меньше юридических усилий. Но вряд ли стоит ждать радикальных изменений. Наш успех зависит лишь от уровня нашей конкурентоспособности, а улучшение общих условий на нее никак не повлияет.

«У нас есть вопросы к правительству»

— Несмотря на огромный урожай зерновых, ячменя всем может не хватить: многие аграрии утверждают, что озимый ячмень плохо перенес зиму. Как это в скажется на животноводстве?

— Производители свинины могут вносить изменения в свою рецептуру кормов: если ячмень дешевый — больше закупают ячменя, если дорогой — больше пшеницы. Поэтому для свиноводов не так важен баланс по отдельной культуре, как общий по зерновым. Мы, например, часто меняем ингредиенты в питании наших животных. Так что я здесь никаких проблем не вижу. Ситуация сейчас такова: цены на зерно ожидаются ниже, чем я предполагал еще месяц назад. При том что цена на свинину сегодня самая высокая, наверное, за всю историю наших наблюдений в России и, естественно, прибыль мясного дивизиона достаточно хорошая. Если цена на зерно будет низкой, мясной бизнес от этого только выиграет.

— Квоты на импорт свинины на 2012 г. еще больше сократятся — до 320 000 т. Высокая цена на свинину у нас только благодаря квотам?

— Да. В России цены на мясо выше среднемировых. Если бы квот не было, цена на свинину была бы ниже. Что касается квот, по моим сведениям, этот вопрос сейчас обсуждается на уровне ВТО, он один из трех ключевых вопросов, остающихся нерешенными.

— Какой механизм защиты внутреннего рынка «Русагро» был бы наиболее выгоден, если такая защита в принципе еще требуется?

— Любому производителю свинины выгодна защита [рынка], потому что любая защита приводит к увеличению цены. Так что нам это выгодно. Но при этой защите должна существовать конкуренция. Политика государства в этой области правильна: [существующие] меры поддержки едины для всех производителей. Российским производителям свинины выгодно, чтобы квота сокращалась.

— То есть продолжение действия механизма квот вы считаете выгодным для себя?

— Да.

— Введение других мер, например плавающих пошлин, шлагбаумов, неинтересно?

— Все можно обсуждать. Вопрос — что более выгоднее отрасли. На сегодняшний день — чтобы была квота и она сокращалась. Но даже наличие уменьшающейся квоты все равно не поменяет долгосрочную ситуацию с ценами на мясо в России: в долгосрочной перспективе они должны упасть в связи с ростом [отечественного] производства, в частности — свинины. Как только все мощности, строительство которых уже идет или объявлено, заработают и производство свинины в России вырастет до 3,3 млн т (по данным Национального мясного союза, в 2010 г. произведено 2,4 млн т. — «Ведомости»), независимо от наличия квоты или ее отсутствия цена [на свинину] упадет, и к этому производители должны быть готовы.

— За счет чего рентабельность по EBITDA в сегменте свиноводства у «Русагро» на уровне 40%, а у «Черкизово» — не больше 27%?

— Ну, это не к нам вопросы.

— А как вы получаете такую рентабельность?

— Рентабельность по EBITDA в прошлом году составила 42%, в этом году мы на тонне зарабатываем примерно столько же. В этом году стоимость кормов выросла, но параллельно увеличилась и отпускная цена на продукцию, что мы, честно говоря, не прогнозировали. Главный же фактор себестоимости — корма. У нас есть много причин, почему у нас себестоимость одна из самых низких в стране.

— Какая у компании конверсия [количество корма, необходимое, чтобы получить 1 кг привеса]?

— 2,8-2,9. Конверсия может казаться важным [компонентом], но на самом деле нужно смотреть на себестоимость на тонну: иногда выгоднее дать больше корма, но дешевого. Это обыкновенное линейное моделирование, учитывающее много факторов. Например, в силу того что «Русагро» интегрированная компания, наш мясной бизнес закупает зерновые по рыночным ценам, но на элеваторе сельхозбизнеса, также корм и ингредиенты для него закупает по рыночным ценам, но на своем комбикормовом заводе, вокруг которого сосредоточен весь производственный кластер. Мы не несем транспортные расходы и экономим на этом деньги, тогда как многим компаниям выгодно покупать зерновые на элеваторах других компаний, а потом платить за выгрузку, за транспортировку и т. д. Потом — генетика, хотя у нас не самая лучшая генетика — есть компании эффективнее нас (и в нашем новом тамбовском проекте мы все это учтем). Есть и другие нюансы, в подробности которых я бы не хотел вдаваться.

— Сколько в этом году «Русагро» произведет свинины?

— Такое же [количество], как и в 2010 г., — около 60 000 т. В конце этого года мы закончим строить седьмой комплекс в Белгороде, на котором начнется производство свинины в III квартале 2012 г. Когда комплекс в 2013 г. выйдет на полную мощность, здесь планируется производить 75 000-80 000 т свинины в год. В Тамбове в конце этого года будет построена первая очередь, в середине 2012 г. — вторая, а в конце — начнется производство на первой очереди. Оба эти проекта нам должны дать производство более 200 000 т свинины в год.

— Какие еще проекты green field компания может реализовать?

— Сейчас ведется проектирование свиноводческих комплексов в Челябинске, хотя в этом году строить мы не начнем.

— Последние несколько лет самой обсуждаемый проблемой в свиноводстве является тема африканской чумы свиней (АЧС). Это действительно серьезная проблема или пиар-ход?

— Это самая острая проблема в отрасли: АЧС может погубить все поголовье свиней в России, создав гигантские убытки не только для производителей, но и для банков, и для государства. Сегодняшних методов решения вопроса с АЧС недостаточно: болезнь продолжает распространяться по регионам. Она уже добралась до Краснодара, Ростова, Ставрополя, Санкт-Петербурга, Пскова, Нижнего Новгорода — явно работа [правительства] на эту тему ведется недостаточная.

— На каком уровне, на ваш взгляд, недоработан вопрос: правительства, министерств, регионов, самих компаний?

— Компании недорабатывают с точки зрения биобезопасности, но их в чем-то обвинять бесполезно — они здесь первые пострадавшие. Очевидно, что недорабатывают федеральные органы власти. Региональные власти и непосредственно производители принимают все возможные меры на региональном уровне [чтобы не допустить болезнь в регион]. Мы, например, не отгружаем живок в те [неблагополучные] регионы и не покупаем зерно оттуда, наши сотрудники не имеют права иметь домашних свиней. Но государство на федеральном уровне должно принять жесткие меры, одинаковые для всех регионов.

— Какие?

— Нужно закрыть зараженные области на карантин и выбить там поголовье — совершенно очевидно.

— Полностью?

— Полностью, и наш Минсельхоз прекрасно это знает. Есть опыт Бразилии, которая много лет назад столкнулась с аналогичной проблемой. И там раз и навсегда ее разрешили: в зараженных регионах выбили абсолютно всю свинью, и через несколько лет болезнь исчезла. Нужно разделить все области России на зоны: третья зона — где нет необходимости введения дополнительных мер, вторая — где нужно усилить карантинные мероприятия и третья, где зафиксированы случаи АЧС, — где нужно выбить всех свиней, произвести дезинфекцию и [наладить] постоянный мониторинг. Понятно, что это мера непопулярная и в условиях нашей страны — с огромным уровнем коррупции — очень трудно осуществимая. Именно поэтому это вопрос не просто Минсельхоза, а руководителей правительства. Минсельхоз явно не справляется с ситуацией, или же у него нет на это возможностей.

Но ведь среди промышленных компаний-пострадавших — «Русская свинина», расположенная в Ростовской области, подконтрольная депутату Госдумы Вадиму Варшавскому. Несмотря на АЧС в регионе, компания продолжает работать и в середине июля даже ввела в эксплуатацию новый комплекс.

У нас есть вопросы к правительству. Они должны что-то с этим сделать.

— Насколько существенно влияние мер, которые вам как компании приходится предпринимать, на себестоимость? Могли бы цифрами проиллюстрировать?

— Ну а зачем? Мы готовы платить [за безопасность]. Я бы говорил сейчас не о себестоимости, а о рисках. В создание современных свинокомплексов в России инвестированы миллиарды долларов, и сейчас эти инвестиции находятся под ударом, потому что, если приходит АЧС на комплекс, ты должен убить всех свиней и произвести дезинфекцию. Комплекс сжигать необязательно, но по факту это означает, что год бизнесом здесь заниматься будет нельзя.

— А еще нужно восстановить поголовье.

— Естественно. Но главное — даже не материальные потери, не стоимость стада, а отсутствие прибыли, которая позволяет выплачивать проценты по банковским кредитам и гасить тело кредита по строительству комплекса. Здесь хочу заметить, что через год государству необходимо будет внимательно посмотреть на количество строящихся комплексов и подумать, стоит ли российскому бюджету продолжать выделять субсидии на новые. Потому что господдержка способствует росту производственных мощностей, которые в итоге могут привести к перепроизводству.

«Возможностей для инвестиций немного»

— Вы рассматриваете для себя возможность выхода в другие сегменты?

— Мы рассматриваем некоторые варианты, но пока не готовы куда-то начать инвестировать. Как только будем готовы, мы скажем. Единственное, что могу добавить: в этом году будем сфокусированы на четырех направлениях.

— А стратегически вам нужны дополнительные направления или уже существующих достаточно для развития в среднесрочной перспективе?

— Я считаю, что корпоративный центр справился бы еще с одним-двумя направлениями. Мы исходим только из привлекательности возможных инвестиций, сравнивая их с уже существующими. У нас сейчас много капитала, поэтому мы можем заняться еще одним-двумя направлениями. Но пока мы не приняли решения относительно этих новых сегментов, дальнейшая динамика будет зависеть от возможности поглощений. Если мы увидим, что есть возможность увеличиться в сахаре, это потребует определенного количества денег и компания от этого получит выгоду, мы лучше инвестируем в сахар, чем станем развивать новые направления. То же самое касается и мяса, и масла, и сельского хозяйства. К сожалению, возможностей для инвестиций не так много.

— Гипотетически новые направления должны строиться на переработке первичного продукта, например, крахмал или патока, или, например, это может быть кондитерское производство?

— Может быть все. Для нас важны несколько вещей: во-первых, инвестиционная привлекательность направления (оно должно нам обеспечить тот возвратный капитал, который мы считаем необходимым), во-вторых, размер (из-за дефицита управленческого ресурса мы рассматриваем большие направления и возможности), в-третьих — риски.

«Предстоят непростые времена»

— В этом году аналитики ожидают роста выручки «Русагро» от 42 млрд до 46 млрд руб. По сравнению с прошлогодними 36 млрд руб. это значительный рост. За счет чего?

— В прошлом году мы произвели 750 000 т сахара, в этом произведем 1,2 млн т, если не больше. Дальше вы подставляете цены на сахар, которые вы считаете возможными, и получаете большой рост.

— То есть сахар — единственный драйвер роста?

— Нет, не только.В прошлом году компания довела свой земельный банк до 360 000-370 000 га против 240 000 га два года назад, но мы не смогли этот прирост показать в наших [финансовых] результатах из-за потери урожая — 60% зерновых. В этом году и земли больше, и урожай ожидается рекордный. Поэтому прирост прибыли этого года ожидается по сегменту сельского хозяйства. Те цифры, которые называют аналитики, вполне похожи на правду.

— Насколько этот рост, по вашим ощущениям, совпадает с ожиданиями инвесторов вашей компании? Котировки группы ведь падают.

— Они, по-моему, упали почти у всех российских компаний, кроме «Яндекса». Сегодня все торгуются в минус по сравнению с ценой размещения. Но мне трудно давать какие-то комментарии по нашим котировкам или ожиданиям инвесторов.

— Вы считаете, инвесторов устраивает динамика вашего развития?

— Мы разместились всего четыре месяца назад, поэтому говорить о динамике, как мне кажется, пока невозможно. На мировых фондовых рынках ничего хорошего не происходит. У нас есть определенные планы, в том числе производственные, и есть ожидания рынков, что эти планы должны быть выполнены. Я думаю, все производственные планы будут выполнены. Вопрос в другом: что будет с ценами на сырье, и здесь мы ничего предсказать не можем, но это наши общие риски.

— Как вы считаете, решение вопроса с греческими долгами — закрытие риска нового кризиса или его очередной виток?

— Я не являюсь хорошим экспертом в этом вопросе, но в целом считаю, что предстоят непростые времена. И не только в Греции. Я не вижу большого позитива в Европе и не считаю, что греческая проблема решена. Единственный способ решения, на мой взгляд, — дефолт Греции. Все остальное — покупка времени. Я также не вижу большого позитива в США. Это, конечно, очень динамичная и эффективная экономика, но существующую проблему долга можно решить только через инфляцию, а это означает, что мы все на пороге гиперинфляции. Большие проблемы в Китае, связанные с инфляцией, а следовательно, с политической стабильностью и ростом мировой экономики, потому что Китай в первую очередь развивался раньше как экспортно-ориентированная страна. Я не являюсь оптимистом и в отношении нашей страны — как ее экономической, так и политической ситуации, но не хочу давать свои комментарии [на эту тему]. Так что я не вижу никаких поводов для оптимизма. Наша же задача — оптимизировать себестоимость и развивать компанию, все остальное — это вопрос уже инвесторов.

— Ожидаете ли вы какого-либо предвыборного влияния на свой бизнес?

— Естественно. Мы уже почувствовали рост налогов. Еще сильней мы чувствуем рост зарплат бюджетникам. Потому что очень быстрый рост зарплат бюджетников не может не привести к общему росту зарплат в экономике. А если рост зарплат не подкрепляется ростом производительности труда, мы теряем нашу конкурентоспособность. По моему мнению, это самая большая проблема. Вообще, на рынке труда наблюдается деградация с точки зрения стоимости и качества.

— И что делать?

— В прошлом году мы увеличили производительность труда во всех наших бизнесах, даже в только что построенном мясном бизнесе. Для этого есть много инструментов. За счет более правильной мотивации людей, performance-менеджмента, т. е. направленности на результат, за счет обучения людей, в том числе нескольким специальностям… Например, раньше сотрудник занимался только энергетикой, а теперь еще и механикой. И следующее — это улучшение системы управления, ликвидация лишних звеньев. Конечно, мы сократили людей.

«Русагро» в народный фронт не звали

— Можете ли вы назвать крупных инвесторов, которые приобрели значительные пакеты акций группы в ходе IPO?

— Вся информация публична, и вы можете найти ее на бирже.

— Вы не сообщали о появлении новых акционеров с долей больше 5%.

— После размещения вторым [после семьи Вадима Мошковича] по величине пакета акционером компании стал JPMorgan Management, я был третьим. Как обстоит ситуация сейчас, я не знаю, мы это не отслеживаем. Я свой пакет сохранил.

— JPMorgan выдвигал своего кандидата в совет директоров?

— Мы им предложили, они пока не хотят. Независимые директора, которые есть сейчас, их устраивают. У нас больше ста инвесторов, среди которых есть суверенные фонды арабских стран, есть специализирующиеся на сельском хозяйстве.

— В основном это российские или иностранные инвесторы?

— Это не так важно. По сравнению с моими ожиданиями у нас больше российских инвесторов, чем мы думали, и меньше американских. Главное ведь — наша ликвидность и размер. В Америке много инвесторов, которые управляют фондами более $1 трлн, и для них мы слишком маленькая компания, к сожалению. Я думал, что кто-то из таких компаний войдет. Мы общались очень подробно с пятью, но никто не вошел.

— В основном инвесторы покупали «Русагро» как российскую или агропромышленную компанию?

— Каждый профессиональный инвестор имеет определенные ограничения. Есть те, кто занимается только Россией, другие — только сельским хозяйством, а есть хедж-фонды, которые занимаются всем. Поэтому, естественно, каждый из них имеет определенные возможности для инвестиций. Все покупают компанию, просто у разных людей разные ограничения. Некоторым наша компания понравилась по сравнению с аналогичными компаниями [сектора], некоторые выбирали из российских. Нас и с Бразилией сравнивали: «Бразилия дороговата, давай купим чего-нибудь русского. Кого мы можем купить? Эту компанию или другую. Нет, в мясо мы не верим, не верим!»

— Про что вас чаще всего спрашивали на road show?

— Многих волнует государственная политика в отрасли. Мы показывали, что государственная поддержка в нашей отрасли на самом деле не так уж велика: она меньше, чем в Европе или США. Спрашивали, как мы можем осуществить увеличение производства в сегменте мяса в 3-5 раз.

— Недавно компания BDO опубликовала исследование по сектору АПК, где большинство опрошенных компаний утверждают, что основной драйвер их роста — госфинансирование. В чистой прибыли «Русагро» за 2010 г. доля господдержки составляет примерно 21%. У других публичных компаний этот показатель выше. На ваш взгляд, насколько меры господдержки действительно важны и в виде непосредственно прямых денежных дотаций?

— Отечественные предприниматели — люди сформировавшиеся и заинтересованные в зарабатывании денег. Так как в нашей стране очень большой госсектор, естественно, когда речь заходит об инвестициях, иногда легче получить деньги от государства, чем зарабатывать их в конкурентной среде. Если к этому приложить еще и коррупцию, то неудивительно, что большинство людей считают, что нужно фокусировать свои усилия на том, чтобы получить деньги с государства. Это естественный результат сложившейся в нашей стране системы. Мне эта система не нравится, но она есть. Кто же из предпринимателей откажется от господдержки!? И мы от нее тоже не отказываемся. Но считаем, что целью экономической политики должно быть повышение конкурентоспособности российских компаний. Поэтому обязательно, если господдержка оказывается, оказывать ее всей отрасли, а не конкретным производителям. У меня либеральные взгляды, я считаю, что надо уменьшать господдержку во всем мире.

— Если бы инфляция была на уровне маленьких однозначных чисел — 2-3%, вам нужна была бы господдержка?

— Никто не откажется от государственной поддержки при любой инфляции, а эффективный бизнес выживет в любой конкурентной рыночной среде.

— Тогда бы снизились ставки по кредитам, и порочный круг бы разорвался, разве нет?

— Если бы инфляция в России была бы действительно 3% и кредиты в России стоили 3-4%, то субсидированная процентная ставка, наверное, была бы не нужна, я с этим согласен. Но я не представляю, как это возможно. Инфляция в России не результат монетарной политики, а результат неэффективности экономики в силу отсутствия конкуренции, высокой доли госсектора и коррупции. Инфляция происходит от монополий. Если бы Россия демонополизировала экономику, у нас не было бы такой инфляции.

— То есть не было бы роста тарифов и это не разгоняло бы инфляцию?

— Конечно, это все знают. Это главный фактор. Если бы руководство государства хотело этого, оно давно бы все поменяло.

— Вас звали в народный фронт?

— Нашу компанию не звали.

«Встретиться с губернатором — часть жизни»

— Вы видите для себя разницу в управлении компанией в качестве наемного менеджера и в качестве совладельца?

— Те отношения, которые сложились у меня как гендиректора с советом директоров и акционерами, позволяют мне реально влиять на ситуацию, а акционер я или нет — не так важно.

— Как долго вы себя видите в «Русагро»?

— Я не думаю об этом. Мне нравится заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь.

— Но если финансовое предложение будет очень привлекательным…

— Это не является для меня определяющим фактором.

— А что является?

— Возможность влиять [на ситуацию], возможность сложной интеллектуальной работы, связанной с управлением большой растущей компанией, взаимоотношения с акционерами и коллегами.

— Значит, в металлургии возможности влиять на ситуацию не было?

— Я не хочу говорить про металлургию, скажу в целом о сырьевом секторе. Когда у компании один акционер — а там у всех один акционер — и это человек сформировавшийся, очень богатый, прошедший через очень многое в своей жизни, чтобы достичь в нашей стране такого статуса, на его решения влиять невозможно — можно только выполнять [его поручения]. Во-вторых, для компаний сырьевого сектора производительность и эффективность [труда] вообще неважна. Зато важна защита огромного рентного дохода как внутри компании от других менеджеров, так и на уровне всей страны от других, скажем так, игроков. Когда EBITDA $5-10 млрд, занимаешься политикой, а не эффективностью. Конечно, можно повысить ее на $100-200 млн, но это ничто по сравнению с тем, чтобы пойти в правительство и получить там какой-нибудь контракт. А «Русагро» — это бизнес, построенный на эффективности, а не на политике и ренте.

— Но ведь и в вашем бизнесе есть политический фактор — например, госрегулирование цен на социально значимые товары или те же квоты на импорт мяса.

— Конечно, от политики не уйти. Любая крупная компания как-то в ней участвует, но это совсем другая политика. Ею у нас занимаются отраслевые союзы. Встретиться с губернатором, договорившись с ним, что мы им построим одно, они нам взамен дадут другое, — это нормально, это часть жизни.